Солоневич так что же было в германии
Солоневич так что же было в германии
Иван Солоневич. Так что же было в Германии. // Наша Страна. 1948-1949 гг.
Германия 1938 года жила в атмосфере восторженного мифотворчества. Был миф о случайном проигрыше в Первой мировой войне. Был миф о низшей расе на Востоке и о вырождающейся демократии на Западе. Был миф о германских «организационных талантах», и был миф о бестолковости всего остального человечества. Все эти мифы были приятны. Несколько менее приятным оказалось пробуждение от мифов. Впрочем, сейчас Германия действует точно так же, как человек, проснувшийся после тяжкого перепоя: пытается опохмелиться. И с туманной головой глядя на целую батарею уже высосанных мифов, хлопает рюмочку. Все-таки легче на душе.
Но на мифотворческом поприще немцы нашли достаточное количество преемников, заместителей и вообще «исполняющих обязанности». Только что законченная война начинает обрастать новыми мифологическими наслоениями. Мир, поделенный на две половины «железным занавесом», в обеих половинах судорожно стряпает новые мифы — миф демократический и миф коммунистический. Оба они единомышленные, кажется, только в одном отношении: в оценке германской военной мощи, разбитой: с демократической точки зрения — демократическими силами, с коммунистической точки зрения — коммунистическими силами. Моя точка зрения сводится к тому, что германская военная машина была очень слаба и что разбита она была не демократическими и не коммунистическими силами.
В этих рамках все было довольно ясно: Германия живет мифами — то есть ложью. Все представления Германии — о внешнем мире и в особенности о России — есть ложные или, что еще хуже, лживые представления. Представления о Западе — лучше, но ненамного. Представления о себе самой носят характер мании величия. Цели войны, ее стратегия и идеология, ее политика и даже фразеология — решительно те же, что были в 1914 году. Может быть, никогда еще в истории человечества не было такого потрясающего сходства двух войн — со всеми стра¬тегическими и философскими предпосылками. В своей книге о социализме я привожу те образцы германской пропаганды, которые в Первую мировую войну исходили от профессора Шимана — предшественника доктора Геббельса по должности главного чревовещателя германской идеологии. Вы увидите сами: решительно то же самое. Временами доктор Геббельс повторяет своего предшественника не только по смыслу пропаганды, но и по ее отдельным выражениям. И если Альфред Розенберг почти буквально повторял Максима Горького, то доктор Геббельс почти так же буквально повторяет профессор Шимана. И Адольф Гитлер почти так же буквально повторил все подвиги и все ошибки Вильгельма Гогенцоллерна. Это еще одна из иллюстраций в тщете «личности в истории».
Все было одинаково. Но была ли одинакова армия? Была ли вооруженная сила гитлеровской Германии выше или ниже вооруженной силы вильгельмовской? И — как оценить это соотношение сил? Разумеется, в армии Вильгельма танков не было — у Гитлера они были, и в изобилии. Не было танков и в царской армии — в сталинской их были десятки тысяч. Но для меня было бесспорно: вооруженная сила царского режима была неизмеримо большей, чем вооруженная сила сталинского — несмотря даже и на то, что Николай II для подготовки этой вооруженной силы имел лет только семь, а Сталин готовился лет двадцать. Что сталинская подготовка шла на крови и на костях, а николаевской мы в свое время даже и не замечали.
Германская армия 1939 года была, разумеется «всех сильней» — и в 1942 году оказалась «всех слабей». Но и в 1939 году она очень точно соответствовала тому определению силы, которое говорит: «Молодец — против овец». До 1941—1942 годов она имела дело с разрозненным противником, неизмеримо более слабым решительно во всех отношениях: количественном, техническом, политическом и моральном. Люди, которые сейчас строят миф о «молниеносном походе» на Париж в 1940 году, начисто забывают то обстоятельство, что в 1871 и 1914 годах перегон от Рейна к Парижу потребовал того же молниеносного темпа, как и в 1940-м, — около шести недель. Одни и те же шесть недель — при Мольтке, при Людендорфе и при Гитлере, из чего можно бы вывести заключение, что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер были одинаково гениальными полководцами, — но также что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер тут были ни при чем. Но в 1914 году Париж был спасен Николаем П. В 1940 году Николая II не было, спасать было некому. Соотношение же сил между Германией и Францией было совершенно одинаково в 1871, 1914 и 1940 годах. Но в 1941 году и Германия и Франция выступали, так сказать, в ослабленном составе: и та и другая находились в состоянии политической неуравновешенности. Или того, что я для краткости обозначаю термином «кабак».
Сейчас, двенадцать лет спустя, мадам, она же товарищ, Кускова вспоминает в русско-американской печати мое определение советского хозяйственного и прочего строя — я определил его тем же термином «кабак». Называет мои высказывания «мерзкими» и не может простить эмиграции, что та «дала Солоневичу слишком много воли». Мадам Кускова с материнской заботливостью относится к доброму имени СССР, для этой заботливости у нее есть достаточные основания. И для ее доводов тоже основания есть: вот видите, то, что Солоневич называл кабаком, разгромило чудовищную военную машину Гитлера. Товарищ Кускова не понимает или делает вид, что не понимает: тоталитарный режим был не только в СССР, он был и в Германии. И кабак существовал не только у подножья Сталина, но и у ног Гитлера. Сейчас все победители склонны очень высоко ставить свои подвиги — а следовательно, и переоценивать того дракона, которого они соединенными усилиями кое-как ухлопали. И если бы они сказали: в сущности, Дракон не был таким уж многозубым — то им пришлось бы сказать: да и мы сами тоже не были такими уж Георгиями Победоносцами. Поэтому все три стороны — германская, советская и демократическая — пребывают в состоянии одного и того же мифотворчества.
Общий военный потенциал Германии Гитлера никак не мог равняться военному потенциалу Германии Вильгельма. Вильгельм имел за собою 43 года мирного развития. Имел военный и торговый флот. Имел огромный золотой запас — и дома, и за границей. Имел и промышленный потенциал выше тогдашнего американского. И имел политику, которая для каждого немца была само собою разумеющейся. Кроме всего того, в Первую мировую войну бензин почти никакой роли не играл. Гитлер из всех преимуществ Вильгельма не имел ни одного — но не имел также и бензина. И кроме того, Германия Вильгельма была единой, а Германия Гитлера единой все-таки не была.
Не было при Вильгельме и еще одного. При Вильгельме армия чувствовала себя первым сортом. При Гитлере — только вторым. Армия говорила: мы, армия, выигрываем сражение, они, партия, проигрывают войну. Когда армия продвигалась на линию Орел—Харьков и когда ее тыл попал в распоряжение «гражданского управления», дело дошло до гражданской войны. Я не знаю, отражена ли эта война в произведениях истории, но я о ней слышал от десятков людей — и немцев и русских, от пленных, перебежчиков, переводчиков, от немецких солдат и офицеров и даже от священников и врачей. Партия в лице ее «гражданского управления» не давала армии поездных составов: они нужны были для грабежа. Армия отбивала эти составы вооруженной силой, без них не было ни снарядов, ни снабжения. Партизаны пускали под откос и партийные, и армейские составы. Армия поддерживала антисоветское партизанское движение — а оно, как только армия продвигалась дальше на восток, автоматически превращалось в антинемецкое. Армия говорила: партия лишает нас союзников. Партия говорила: армия вооружает наших врагов.
Кроме того, были и союзники — венгры, румыны, итальянцы и всякие другие. Об итальянцах я не знаю ничего. Что же касается венгров и румын, то они промышляли главным образом распродажей военного имущества: винтовка котировалась в литр самогона, пулемет — в три литра, полевое орудие доходило до двадцати литров. Немцы поставили свои караулы у частей своих союзников, но спивались даже и немецкие караулы. От Торна до Волги по тылам германской армии свирепствовал совершенно невообразимый кабак. Партия подрывала армию, и армия норовила подвести партию — на поверхности истории это выразилось в заговоре 20 июля. Уже в 1940 году немцы передавали мне и такой миф: генералы сознательно спровоцировали войну и сознательно ведут ее на проигрыш — ибо иначе от Гитлера им бы не избавиться никак. На каждом этапном пункте от Торна до Волги сталкивались армия и партия, и обе стороны старались друг другу напортить: теплые вещи застревали на территории партии, там же застревали медикаменты и составы, там же застревали и люди, которые были привилегированными и которые на фронт идти не хотели. Каждый этапный пункт от Торна до Волги нужно было охранять от партизан — в числе которых были также и немецкие: коммунисты, дезертиры, осужденные и прочие. Партизанщина была и антинемецкая, и антисоветская, и монархическая, и коммунистическая — была и просто бандитская. Были русские отряды по борьбе с партизанщиной: их формировала армия, и их норовило расстреливать гражданское управление. Были русские эмигрантские офицеры, которые стояли более или менее во главе отрядов по борьбе с партизанщиной, — они были на немецкой службе. Они вели снабжение партизан всякого рода амуницией и разведывательными данными о дислокации и передвижениях германских войск. Были еврейские, польские, русские, латышские, эстонские и Бог знает какие еще «банды», «отряды» и даже «корпуса», о которых никто в мире не мог сказать, за что же они, собственно, воюют, и воюют ли они вообще.
Гитлер хвастался: «Никто не смеет сомневаться в том, что мы сумеем организовать это восточное пространство», — такой дезорганизации, я полагаю, не было никогда и нигде.
Иван Солоневич о немецком национал-социализме
Автор: Михаил Смолин
Сегодня родился Иван Лукьянович Солоневич (1891–1953), быть может, самый чуткий политический автор XX столетия.
Его история жизни похожа на многие судьбы русских людей XX столетия. Но и на этом фоне путь Ивана Солоневича удивителен: три революции, Гражданская война, концлагерь в СССР, из которого он бежал в Финляндию.
Выживший после взрыва бомбы, посланной в посылке НКВД, в Болгарии, потерявший в этом теракте жену и ближайшего сотрудника.
Живший в Германии и наблюдавший национал-социалистический режим изнутри.
Сосланный в немецкую глубинку под надзор гестапо. Голодавший в английской зоне оккупации.
Издававший газету в Аргентине и умерший после операции в Уругвае.
«Исход — поражение Германии — был неизбежен потому, что Германия проектировала такую «новую организацию Европы», может быть и всего мира, которая никого, кроме немцев, не устраивала.
И немцы — по всей своей традиции, характеру и врожденным свойствам, «доминанте» или как хотите — не могли предложить никому иному ничего иного.
Следовательно — рано или поздно, с радаром или без радара, с революцией в САСШ или контрреволюцией в СССР — против немцев все равно поднялось бы все человечество».
«Германская армия 1939 года была, разумеется «всех сильней» — и в 1942 году оказалась «всех слабей».
Но и в 1939 году она очень точно соответствовала тому определению силы, которое говорит: «молодец — против овец».
«До 1941–1942 годов она имела дело с разрозненным противником, неизмеримо более слабым решительно во всех отношениях: количественном, техническом, политическом и моральном.
Люди, которые сейчас строят миф о «молниеносном походе» на Париж в 1940 году, начисто забывают то обстоятельство, что в 1871 и 1914 годах перегон от Рейна к Парижу потребовал того же молниеносного темпа, как и в 1940-м, — около шести недель.
Одни и те же шесть недель — при Мольтке, при Людендорфе и при Гитлере, из чего можно бы вывести заключение, что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер были одинаково гениальными полководцами, — но также что и Мольтке, и Людендорф, и Гитлер тут были ни при чем.
Но в 1914 году Париж был спасен Николаем II.
В 1940 году Николая II не было, спасать было некому. Соотношение же сил между Германией и Францией было совершенно одинаково в 1871, 1914 и 1940 годах.
Но в 1941 году и Германия, и Франция выступали, так сказать, в ослабленном составе: и та, и другая находились в состоянии политической неуравновешенности».
Солоневич так что же было в германии
Войти
Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal
Иван Лукьянович Солоневич: Так что же было в Германии. Окончание
По Суворову мы только служили панихиды. Даже и наша литература обошла его почти полным молчанием. Единственно ценное, что было написано об этом человеке, было написано М. Алдановым — не генералом, не военным и даже не русским. А все остальные — генералы, военные и русские — пережевывают Клаузевицей и забывают факты.
Если мы будем основываться на фактах, и только на фактах, то мы можем установить такой ход событий.
Вот германская «военная машина» пошла в ход. Она ломала все, что было или совершенно слабо (Польша), или вовсе не подготовлено (Франция), или воевать не желало (СССР начала войны). Было очень легко и просто захватывать в котел Кутно польские армии, не имевшие ни авиации, ни танков, почти не имевшие артиллерии и численно раза в три слабее, чем немецкие войска. Было очень легко и просто устраивать «прорывы» на советском фронте, когда целые дивизии переходили на немецкую сторону и когда «прорывы» вырастали сами по себе. Но когда «наука о войне» («подавление воли противника путем применения предельной беспощадности») продемонстрировала русскому Ивану необходимость сопротивления с такой же «предельной беспощадностью», то с прорывами и котлами было кончено сразу. Когда у Альма-Амейна появилась еще импровизированная, совсем новорожденная английская армия, то с походом на Египет было кончено сразу, и тогда научным работникам философии войны только и оставалось гордиться тем, что не все они попали в плен.
Мы не должны забывать о той колоссальной помощи, которую мировой идиотизм оказал немецкому безумию.
Термин «идиотизм» принадлежит не мне. Это У. Черчилль так характеризует довоенную политику союзников.
В самом деле, англичане боялись войны и поэтому не хотели к ней готовиться. Чехию сдали без боя. Польше не помог никто, хотя Сталин помог Германии. Дании, Норвегии, Голландии не помог никто, как и они никому не помогли. В момент занятия Чехии Франция, по данным Черчилля, имела на франко-германской границе 71 дивизию против пяти немецких — Франция и пальцем не пошевелила. Гитлер атакует Францию — у той нет ни авиации, ни порядка, — и Сталин всячески помогает своему товарищу по профессии. Бельгия капитулирует, Англия кое-как уносит свои ноги, и Сталин оказывается один на один со своим товарищем по профессии. Товарищ по профессии прет на восток, и союзники довольно спокойно ждут, пока Иван Обломов не обломает Гитлеру его самых последних ребер. Союзное командование тянет как может со вторым фронтом и отдает по войскам приказы не соваться зря и не тратить крови. Вся война перекладывается на плечи русской партизанщины. И научные прогнозы генерала Кайтеля проваливаются истинно блестящим образом: партизанщина съедает военную машину «по винтикам, по кирпичикам». И сталинградский рычаг этой машины остался без снабжения.
Немецкая наука о войне одерживала победы только над теми противниками, для которых никакой «науки» и вовсе не был нужно. Польшу Германия превосходила силами, раз, вероятно, в десять. Францию — раза, вероятно, в четыре, и тут можно было обойтись и без джиу-джитсу, просто подавить превосходством сил. Но когда силы хотя бы приблизительно уравновешивались, то никакая наука ничем не помогала. И начинался откат — и от Нила, и от Волги. И никакая философия войны ничего не организовала — ни перед Волгой, ни перед Нилом. Померанский гренадер своими честными костями заплатил за безумие науки и за идиотизм философии.
Оставаясь на почве, так сказать, чистой абстракции, мы могли бы сказать: если ни одно государство мира не может быть организовано на началах философии, если ни одно человеческое общежитие не может быть организовано на началах философии, если ни семья, ни искусство, ни быт, ни хозяйство не могут быть основаны на началах философии — то какое основание ожидать, что на началах философии, всякой философии, какой бы то ни было философии, можно организовать и войну, и победу?
Сейчас и мы, и немцы сидим в почти одинаковой дыре. Но это еще не конец, еще не самое дно. При том уровне разума, который сейчас демонстрируют и немцы, и союзники, война будет вестись на территории Германии, и от Германии не останется почти ничего. При том уровне философии, которой руководствуется товарищ Сталин — беспредельное расширение при беспощадности средств, — мы еще переживем вещи, которые, может быть, заставят нас от Гегелей и Клаузевицей обратиться к Сергию Радонежскому и Александру Суворову.
Солоневич так что же было в германии
Иван Солоневич. Так что же было в Германии. // Наша Страна. 1948-1949 гг.
О том, что именно совершалось в Германии — точнее, в германской «восточной политике» за 1938—1945 годы, я написал целую книгу — страниц в двести пятьдесят. Эта книга должна была быть издана Высшим монархическим советом в Мюнхене. Она должна была бы выйти в свет к моменту моего отъезда с территории бывшего Третьего Рейха и нынешней британской оккупационной зоны. Раньше выпустить ее было нельзя. Английские оккупационные власти, которые в ряде случаев оказали мне весьма существенную помощь, настойчиво предупреждали, чтобы я не писал решительно ничего: «иначе нам было бы трудно отказать советам в вашей выдаче». Я, по вполне понятным соображениям, никак не хотел доставлять англичанам каких бы то ни было трудностей.
Валютная реформа сорвала издательские планы ВМС. В обозримое время эта книга никак не может выйти в свет. Вопросы, которые в ней затронуты, я считаю самыми актуальными вопросами нашей с вами жизни: та политическая расстановка сил, которая существовала в эмиграции и в мире во время Второй мировой войны, может в какой-то степени повториться и во время третьей. Уроки Второй мировой войны мы должны изучить, продумать и использовать. И для этого мы должны знать обстановку такой, какой она была в реальности, а не в нашем желании или в нашем воображении. Или, еще хуже, — в наших ошибках, которые мы сейчас будем канонизировать, идеализировать и возводить на пьедестал легенды. Вполне достаточное количество ошибок сделал и я. И если я о них буду говорить, то никак не для покаяния, а для поучения. Поучение будет по необходимости довольно горьким.
Наши социалисты в САСШ выпустили книгу под заглавием «The Forced Labor in USSR», в которой сказано, что наше штабс-капитанское движение, весьма сильное — «very important one», — поставило себя на службу Гитлеру, что я оказался правой рукой Геббельса и что мы вообще «пошли на восток». Новая эмиграция, пришедшая сюда с востока, и письменно и, еще более, устно упрекает меня именно в том, что ни на какой восток мы не пошли, что ни с немцами, ни даже с Власовым мы работать не стали и что вообще я, так сказать, изменил своим принципам.
Тот факт, что новая эмиграция нас всех интересует сильно, не нуждается ни в каких объяснениях. Несколько менее ясен тот факт, что и я интересую новую эмиграцию. Дело заключается в том, что в оккупированных областях России немцы и солидаристы создали моему имени весьма широкую известность. Я тут решительно ни при чем, и никаких геройских подвигов с моей стороны не потребовалось. Какой-то оборотистый немец, промышлявший в Риге в отделе Пропаганда-Норд, издал три моих книги общим тиражом в 600.000 томов на русском языке и для «востока». Я потом письменно разыскал этого немца — не для того, чтобы получить с него мой гонорар, а для того, чтобы иметь документальное доказательство того, что я в том издании решительно ни при чем. Это одно.
Итак: две точки зрения: а) правая рука Гитлера и б) дезертир антисоветского фронта. Само собою разумеется, что если нашим меньшевикам в САСШ можно писать все что им угодно, то новая эмиграция — в особенности та, которая была связана с власовской акцией, — свободы слова не имеет и сейчас. Всякая былая «помощь Гитлеру» еще и сейчас настолько одиозна, что люди стараются ее замалчивать. Так, строя власовскую легенду, люди начисто замалчивают тот факт, что около 90 процентов всех русских формирований в Германии были использованы вовсе не для борьбы с советами, а для войны на Западном фронте или, что еще хуже, для оккупационно-гарнизонно-карательной службы во Франции, Италии и даже в Югославии. Генерал А.А. Власов тут решительно ни при чем.
Не надо возлагать ответственность за эти карательные дивизии ни на новую, ни на старую эмиграцию, ни даже на Россию вообще. Простите за маленькую бытовую иллюстрацию.
В феврале 1945 года мы, то есть сын с семьей и я, бежали из Померании на Запад. Мы оба — на вело, жена сына с внуком — на возике. Вообще, в сравнении с этим побегом наш пресловутый побег из концлагеря ББК в Финляндию был только увеселительной прогулкой. Красная Армия шла верстах в тридцати позади нас, дороги были занесены сугробами — а там, где не было сугробов, шоссе обледенело, как каток. Наш конь выдохся окончательно, и вот, греемся мы в каком-то подорожном трактире и слышим истерический крик: «Казаки, казаки!»
Я бросился в дверь. Мимо по деревенской улице с визгом, улюлюканьем и прочим в этом роде скакала орда. Раскосые всадники гнали табуны лошадей. У меня душа медленно сползла в пятки: все-таки попались. Но потом, всмотревшись, я обнаружил, что всадники почти без винтовок и что вместе с ними проскакало человека два-три явственных зондерфюреров. Эта орда оказалась какой-то красновской дивизией и спасала свой конский состав от наступления Красной армии. Ее штаб расположился в версте, в помещичьей усадьбе, и я пошел к нему, чтобы то ли пристроиться хотя бы к орде, то ли чтобы раздобыть там какую-нибудь сивку, «Panje-Pferd», как называли их немцы. Кстати, за такую панье-пферд платили в это время цену, равную цене нескольких кровных скакунов: эта выдержит любой мороз и любое питание.
На помещичьем дворе царила улюляевщина. На кострах жарились конские окорока, запах махорки и самогона достигал высокой степени концентрации. Я разыскал командира части. Назвал ему свое имя. Командир части сказал, что он его слышал — и явственно соврал. Но у меня было письмо ко мне генерала Краснова — очень старое, и его я захватил с собой. Письмо оказало некоторое действие. Раскосый командир выразил свое полусогласие как-то помочь — если у меня есть золото. Я сказал, что есть. И после всех этих переговоров я, русский и прочее, предпочел застрять на лишние, очень лишние несколько часов, чтобы только не попадаться на глаза ни орде, ни ее командиру. Сейчас не следует талдычить о том, что эти отряды делали, но не следует также и думать, что этого не знает никто. Не следует также думать, что даже и в иных условиях такие орды будут действовать иначе. Все дело, в частности, заключается в том, что до февраля 1945 года — то есть до полной и окончательной катастрофы — немцы организовывали только орды, карательные отряды — «Schreckens-regiment», как они сами называли эти формирования. Но власовская армия была «признана» только тогда, когда, собственно, можно было совершенно свободно обойтись и без немецкого признания. Основные кадры власовской армии ничего общего с ордами не имели, там было очень патриотическое и вовсе не пронемецкое настроение. И в заслугу генералу А. Власову нужно поставить то, что ни на какие карательные функции он не пошел. И что свою линию он выдержал до конца, — до конца Германии.
Все дело заключалось вот в чем: мы, в Германии сидевшие, знали, что до конца Гитлера он ни на какие уступки не пойдет. Как это в реальности и случилось.
Нас всех со всех сторон пытаются втянуть во всякого рода иллюзии и мифы. Позвольте вам напомнить: сколько иллюзий, мифов и легенд строилось о нашей революции, сколько иллюзий, легенд и мифов было положено в основание национал-социализма? А. Розенберг так и озаглавил свою книгу — «Миф XX века». Идеолог французских социалистов профессор Сорель так и писал: «Нам нужен миф, мобилизующий массу, — причем совершенно не нужно, чтобы этот миф соответствовал какой бы то ни было реальности». Русские мифы кончились на Лубянке, немецкие — в Берлине, французские кончатся то ли де Голлем, то ли Торезом. Мы все мчимся на предельных скоростях современной техники по самому современному шоссе, утыканному фальшивыми сигнальными знаками. Миф великой и бескровной, миф «пролетариев всех стран», миф высшей расы, и миф немецкой непобедимости, и миф сталинской армии, миф одночасового рабочего дня (Каутский и Лабриолла), миф о «бездарности старого режима» и миф о веселой и зажиточной жизни в СССР. Миф о «реакции» САСШ и миф о «прогрессе» в СССР, миф об азиатском коммунизме и о европейской Германии, исконно стоящей «на страже» («Вахт ан дер Одер») европейских демократий против русского тоталитаризма. Этот последний миф всякие доктора Шумахеры особенно старательно вдалбливают в черепа и немцев, и иностранцев, — так, как если бы доктора Шумахеры начисто забыли тот факт, что они сами только что сидели в концентрационных лагерях немецкого, а не русского тоталитарного режима. Что первое научное изложение принципов этого режима было сделано итальянцем Макиавелли и англичанином Гоббсом, что эллин Платон и немец Фихте, француз Фурье и еврей Маркс — каждый по-своему философски обосновывали коллективистический режим для всего человечества. Что Робеспьер, Муссолини и Гитлер никакими русскими не были и что вообще с мифотворчеством пора бы и кончать: сотнями миллионов жизней оплатились наши вчерашние мифы. Во что обойдутся наши сегодняшние? Правда с большой буквы нам не дана. Но нельзя ли обойтись без сознательного вранья — с маленькой? Вот мчимся мы со стремительными скоростями на призывные огни легенды — и въезжаем в ямы братских могил. Нельзя ли установить какие-то правила политического «уличного движения»?
Германия Гитлера была безмерно слабее Германии Вильгельма. Но и аппетиты Гитлера были безмерно больше аппетитов Вильгельма. Гитлер «вздернул на дыбы» против себя весь мир: и западные демократии, и восточное славянство, и католицизм, и еврейство, и «международный капитал», и интернациональных социалистов, и своих собственных генералов, и свою тоже собственную протестантскую церковь — какие шансы были у Гитлера выиграть бой против всего мира?
Германия Гитлера шла на самоубийство. Было бы разумно в нем участвовать? Только для того, чтобы на фундаменте новых трупов строить новую легенду — и идти все к новым и новым братским могилам? Германия Гитлера шла на самоубийство. И мы ей сказали: ну что же, скатертью дорога! И каковы бы ни были наши отдельные ошибки — в этом отношении мы оказались правы. Хотя бы только в этом.