мы вянем быстро так же как растем
Вот мудрости и красоты закон. Венок сонетов
11 сонет Шекспира в переводе Маршака
За то, что ты богатство не скопил
И не оставил ничего в наследство.
Сам виноват, что много водки пил,
Не знаешь, как детей проходит детство.
Как говорят, что сеешь, то и жнёшь,
Такие не находят, а теряют.
Не замечал, но к старости поймёшь,
Что дети, за тобой всё повторяют.
Всё так и есть и я не возражаю,
Растём в потомках, в новом урожае.
2
Растём в потомках, в новом урожае,
Но с детством трудно нам сравнить лицо.
Подходит старость, словно окружает,
Года смыкаются в одно кольцо.
Ты часто с зеркалом ведёшь беседу,
Вот где легко морщинки подсчитать.
Из детства не увидишь непоседу
И не вернуть назад былую стать.
И без отца растут прекрасно дети,
Что в них заложено, они возьмут.
Неинтересно, кто за всё в ответе,
Без объяснений, вырастут, поймут.
Не сможешь выжечь пламенным огнём,
Избыток сил в наследнике твоём.
3
Избыток сил в наследнике твоём,
Помилуй Боже! К старости не просим.
И пьём любовь, как жизни водоём,
Весь опыт нажитой с собой уносим.
Осмыслить всё, как жизнь прожил свою,
Кто это сможет, пишет мемуары.
Когда поймёшь в каком сейчас строю
И пульса учащаются удары.
Удел такой, дорога шла кривая,
Считай своим, с годами остывая.
4
Считай своим, с годами остывая,
Твой опыт, он не нужен никому.
На сердце шрам, как травма бытовая,
Но вот и всё, жизнь словно на кону.
Ушли года, осталось оглянуться,
Душа теперь открыта для беды.
Болят суставы к старости, не гнутся,
И не подаст никто стакан воды.
Любовь дана, но чувствует не каждый,
Она, как искра, гаснет на ветру.
Жить без неё, как умирать от жажды,
Однажды не проснувшись поутру.
Любовь живёт, так было испокон,
Вот мудрости и красоты закон.
5
Вот мудрости и красоты закон,
Что мы живём, считаем Божьим даром.
К себе нас манит лик святых икон,
В церквах мы молимся святым недаром.
Есть Бог в душе у каждого и свой,
К нему всегда есть повод обратиться.
Хотим прощения мы получать с лихвой,
Нельзя чужим трудом обогатиться.
В душе мы понимаем, что не прав
И нам смириться тяжело с гордыней.
Всё так же сложно, как и нет управ,
Нам, людям над песчаною пустыней.
Он есть, мы перед ним всегда в ответе,
А без него царили бы на свете.
6
А без него царили бы на свете,
Здесь выразить словами всё нельзя.
А так пойдёт закончим жизнь в кювете
И не начавшись кончится стезя.
Мы к старости становимся умнее,
Как будто в измерении другом.
Нет сил, передвигаться нам сложнее,
Лишь молодой старается бегом.
Нет интереса, стало всё постылым,
Ни день, ни ночь не радует уже.
Был балагур, характер стал унылым,
Не радует и женщин неглиже.
Склероз, когда не помним мы имён,
Безумье, старость до конца времён.
7
Безумье, старость до конца времён,
Всем отражение об этом вторит.
Лицо в морщинках, ими ты клеймён,
Душа готова в бой, но тело спорит.
Никто не спросит, как и почему
Потомкам, что оставил ты в наследство?
Принадлежит тебе лишь одному,
Отнять твоё никто не сможет детство.
Писал все наблюдения свои,
Сначала в голове, потом в тетрадку.
Ты постепенно складывал слои
И визуально помещал в оградку.
Не сохранили бы твоих наследий
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
8
И мир исчез бы в шесть десятилетий,
Как от болезни гибли, от чумы.
Во времена жестоких лихолетий,
Когда сжигали книги и умы.
Уничтожал, что создавал годами,
Боялся, что до нас дойдёт твой труд.
Что будут ухмыляться над трудами,
И не по праву славу отберут.
Ты поступил неправильно и глупо,
Предмет не может быть лишён углов.
Как тот, кто мясо выбрал всё из супа,
О нём сказать, нет подходящих слов.
Себя он перед всеми осрамил,
Пусть тот, кто жизни и земле не мил.
9
Пусть тот, кто жизни и земле не мил,
Но к нашей радости, их очень мало.
Кто попусту друзей своих клеймил,
Да чтоб земля таких не принимала.
Нам на таких надеяться нельзя,
Он отвернётся в трудную минуту.
Как он, не поступают так друзья,
Да пусть идёт, нам с ним не по маршруту.
Он шёл своей протоптанной дорогой,
Не произвёл намерений благих.
И кто хотел казаться недотрогой,
Таким всегда нет дела до других.
За это строго жизнь его накажет,
Всё от не принятых однажды мер.
Он ничего хорошего не скажет,
Как раз с таких не надо брать пример.
Он жил не честно и всю жизнь ловчил,
А ты дары такие получил.
11
А ты дары такие получил,
Жену, детей меняешь на свободу.
Семью свою ты этим огорчил,
Не зря ты тянешь руки к небосводу.
Молись, проси чтоб он тебя простил,
Был молодой и глупый, и беспечный.
Где должен быть серьёзным ты шутил
И думал твой поступок безупречный.
Вдруг вспомнил о семье, собрался в путь,
Они и без тебя живут прекрасно.
Никчемные старания, забудь!
Семью вернуть, надеешься напрасно.
Всё в памяти хранил, так аккуратно,
Что возвратить их можешь многократно.
12
Что возвратить их можешь многократно,
Сейчас, не тут-то было, опоздал.
А помнишь, отзывался ты превратно,
От этого и был в семье скандал.
С женой вы в споре разошлись, во взглядах,
Я, что внутри, к нему ты обратись.
В друзьях запутался, она в нарядах,
Сошлись на том чтоб мирно разойтись.
Себя ты выставляешь, как картину,
Лишь скромный высоко себя не мнит.
Ты в связи погрузился, как в рутину,
В своём кругу ты только знаменит.
И что могло бы это означать?
Ты вырезан искусно, как печать.
13
Ты вырезан искусно, как печать
Зачем себя ты выше всех возносишь?
Других ты только можешь огорчать,
Косою, как сорняк, словами косишь.
Не уголь драгоценный, уголёк,
Ты сам собой гордишься не по праву.
Смысл не познал, он стал ещё далёк,
Жизнь-мёд, ты принимаешь за отраву.
Своей судьбе не шёл наперекор,
Другим в колёса часто ставил палки.
Менял друзей по жизни, как декор,
Запутался, пора идти к гадалке.
Готов не пить и даже голодать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
Утрату не вернуть теперь назад,
Опомнился, но знаешь, слишком поздно.
Снят урожай, давно отцвёл твой сад,
Печально, понимаю всё и слёзно.
Разменивался зря по мелочам,
Шли помыслы твои себе в угоду.
Теперь скулишь, как Жучка по ночам,
И делаешь чего не делал сроду.
Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времён
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
Шекспир. Сонет 11
Старея быстро – будешь расцветать
В побеге своём новом, молодом.
И юность его будешь вновь считать
Своею, когда станешь стариком.
В том – мудрость жизни, в том – закон.
Без обновленья – только тленье.
И жизнь исчезла бы во тьме веков
За три или четыре поколенья.
Пускай сойдут со сцены жизни те,
Кто приносил ей беды и страданья.
А ты в своей бессмертной красоте
Верни ей с барышом наследье дани.
Природой ты исполнен как печать,
Чтоб жизни продолжение скреплять!
29.04.12г.
Борис Бериев, автор перевода
На иллюстрации: великий английский поэт, гений мировой драматургии Вильям Шекспир
William Shakespeare. Sonnet 11
As fast as thou shalt wane, so fast thou grow’st
In one of thine, from that which thou departest,
And that fresh blood which youngly thou bestow’st
Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
Herein lives wisdom, beauty, and increase,
Without this, folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease,
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby,
Thou shouldst print more, not let that copy die.
подстрочный перевод А.Шаракшанэ:
Перевод Самуила Яковлевича Маршака:
Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времён
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
Шекспир. сонет 11
***
Я попытался создать свои варианты сонетов по мотивам (переводов) сонетов Шекспира на русский язык, на основе подстрочных переводов оригинального текста Александром Шаракшане и под воздействием, прочтения (художественных) поэтических переводов Самуила Яковлевича Маршака и других авторов:
— Игоря Фрадкина, Владимира Микушевича, В.Бенедиктова, М. Чайковского,
, Н. В. Гербеля, Веры Якушкиной,С.И. Турухтанова, С. Степанова, А. Шаракшанэ, Р. Бадыгова,Андрея Кузнецова, Александра Ситницкого, Б. Лейви, А.М. Финкеля…
Оригинальный текст и его перевод
As fast as thou shalt wane, so fast thou grow’st
In one of thine, from that which thou departest,
And that fresh blood which youngly thou bestow’st
Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
Herein lives wisdom, beauty, and increase,
Without this, folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease,
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby,
Thou shouldst print more, not let that copy die.
Перевод Самуила Яковлевича Маршака
Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца времён
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
Сонет 11 ( мой вариант) –Ариф Туран.
Когда стареем, сгибается спина,
Но растёт потомок с могучим станом,
Тогда в крови звучит сыновья весна,
Её считать ты в праве Божьим даром.
Подумай сам: кто с кривдой уродился,
К нему нет жалости, пусть гибнет он,
Но тот, кто в жизнь искренне влюбился,
Благами Божьими заполнить должен дом.
Ты создан был любовною игрой,
Чтоб в детях отразился образ твой.
Переводы сонетов Шекспира с 11 по 20й
Пусть те, кого природа создала
Бесцветными погибнут от бесплодья,
А те, кому обильный дар дала
Наследникам передадут угодья.
Она тебя ваяла, как печать,
Чтоб образ твой в потомках повторять.
Вот мудрости и красоты закон.
А без него царили бы на свете
Безумье, старость до конца врем?н
И мир исчез бы в шесть десятилетий.
Ты вырезан искусно, как печать,
Чтобы векам свой оттиск передать.
12
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night,
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silvered o’er with white,
When lofty trees I see barren of leaves,
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer’s green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard:
Then of thy beauty do I question make
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake,
And die as fast as they see others grow,
And nothing ‘gainst Time’s scythe can make defence
Save breed to brave him when he takes thee hence.
Когда я считаю удары часов, сообщающих время,
и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;
когда я смотрю на отцветающую фиалку
и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой;
когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,
прежде укрывавшие от жары стадо,
и зелень лета, всю увязанную в снопы,
которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;
тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,
понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено
временем,
поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой
и умирают, как только видят, что подрастают другие,
и ничто от серпа Времени не может защитить,
кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя
отсюда.
Смотрю, как стрелки счёт ведут мгновеньям,
Сиянье дня ночь гасит темнотой,
Фиалка вянет, кудри поколенья,
Свой чёрный цвет укрыли сединой;
С деревьев листья падают под ноги,
Они стада спасали в летний зной,
Дары полей на дрогах по дроге,
Везут в снопах с небритой бородой.
Смотрю на это, ясно понимая,
Что всем идти в свой час за ними вслед,
Ведь время не щадит, опустошая,
И хрупкой красоте защиты нет.
Когда часы мне говорят, что свет
Потонет скоро в грозной тьме ночной,
Когда фиалки вянет нежный цвет
И темный локон блещет сединой,
Я думаю о красоте твоей,
О том, что ей придется отцвести,
Как всем цветам лесов, лугов, полей,
Где новое готовится расти.
Но если смерти серп неумолим,
Оставь потомков, чтобы спорить с ним!
13
O that you were your self! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live;
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give:
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Your self again after yourself’s decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter’s day
And barren rage of death’s eternal cold?
O, none but unthrifts: dear my love, you know
You had a father, let your son say so.
О, пусть бы ты принадлежал себе*! но, любовь моя, ты
не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь на этом свете
[здесь].
К неминуемому концу ты должен готовиться
и свой милый образ подарить кому-то другому,
чтобы красота, которую ты получил в аренду,
не имела окончания; тогда ты стал бы
принадлежать себе снова после своей смерти,
когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик.
Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок,
когда бережный уход мог бы достойно поддержать его
вопреки бурным ветрам зимнего дня
и опустошительному наступлению вечного холода смерти?
О, никто как моты! возлюбленный мой, помни:
у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же.
———
• Другое возможное толкование: «пусть бы ты оставался собой».
В аренду взяв красу, не будь беспечным,
Заботиться о ней не забывай,
Чтоб облик твой жил после смерти вечно
Наследникам его передавай
Кто дом позволит привести в упадок,
Когда с годами мог бы обновлять,
Ухаживать, поддерживать порядок,
И холод смерти в двери не пускать?
Один лишь мот! Ступай тропой отца –
Себе на смену сотвори юнца.
Тебе природой красота дана
На очень краткий срок, и потому
Пускай по праву перейдет она
К наследнику прямому твоему.
В заботливых руках прекрасный дом
Не дрогнет перед натиском зимы,
И никогда не воцарится в нем
Дыханье смерти, холода и тьмы.
О, пусть, когда настанет твой конец,
Звучат слова: «Был у меня отец!»
14
Not from the stars do I my judgment pluck,
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or seasons’ quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive
If from thy self to store thou wouldst convert:
Or else of thee this I prognosticate,
Thy end is truth’s and beauty’s doom and date.
Созвездия мне тайн не доверяют,
Но всё же с астрономией знаком,
Не так, как те, кто по ночам гадают,
И мор, и войны чувствуя нутром;
Не опишу судьбу отцам и детям,
События за час не предскажу,
Не увяжу с мгновеньем дождь и ветер,
Знамением царям не угожу.
Твои глаза мне заменяют звёзды,
Могу и днём и ночью предсказать:
Свой образ передай, пока не поздно,
С ним совершенство будет процветать.
А если будешь поступать иначе –
О красоте и правде мир заплачет.
Маршак
Я не по звездам о судьбе гадаю,
И астрономия не скажет мне,
Какие звезды в небе к урожаю,
К чуме, пожару, голоду, войне.
Не знаю я, ненастье иль погоду
Сулит зимой и летом календарь,
И не могу судить по небосводу,
Какой счастливей будет государь.
Но вижу я в твоих глазах предвестье,
По неизменным звездам узнаю,
Что правда с красотой пребудут вместе,
Когда продлишь в потомках жизнь свою.
Когда я думаю о том, что все, что произрастает,
остается совершенным только краткий миг;
что эта огромная сцена представляет не что иное как спектакли,
которые, тайно влияяя, толкуют звезды;
когда я постигаю, что рост людей, как растений,
поощряет и останавливает то же самое небо:
все они тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их
упадок,
и затем их расцвет изглаживается из памяти;
тогда мысль об этом непостоянном пребывании в мире
делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах,
на которых разрушительное Время спорит с Увяданием,
стремясь превратить день твоей молодости в мрачную ночь,
и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе,
то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова.
Всё то, что на земле произрастает,
В миг совершенства прекращает рост.
Мир- только сцена, жизнь спектакль играет,
Им тайно управляет сговор звёзд.
Ты счастлив, занят самолюбованьем,
Расцветом сил и красоты богат,
Но время не промедлит с увяданьем,
Весёлый полдень превратит в закат.
Любя тебя, придти на помощь рад,
В сонетах время поверну назад.
О, как я дорожу твоей весною,
Твоей прекрасной юностью в цвету.
А время на тебя идет войною
И день твой ясный гонит в темноту.
Но почему ты более действенным [могучим] способом
не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени,
и не укрепишь себя против увядания
средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи?
Сейчас ты на вершине счастливых часов,
и много девственных садов, еще незасаженных,
с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы,
гораздо более похожие на тебя, чем твое рисованное подобие.
Так и должны линии жизни* обновлять твою жизнь,
ведь ни кисть этого времени**, ни мое ученическое перо,
не способные передать ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней
красоты,
не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей.
Отдавая себя, ты сохранишь себя,
и так ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством.
———
* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования.
Возможно, имеются в виду черты детей, потворяющие и «обновляющие» (repair)
красоту отца.
** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной
живописи.
Ну, почему ты сам не рвёшься в бой,
И не накажешь время за грехи,
Не защищаешь молодость собой,
Надёжнее, чем все мои стихи.
Сегодня ты хозяин, господин,
Вокруг сады забот и ласк хотят,
Возделай их, они верней картин,
В своих цветах твой облик воплотят.
Пока силён, так жизнь свою устрой,
Чтоб люди, без пера и без кистей,
Узнали, что ты телом и душой,
Прекрасен был в дни юности своей.
Даря себя, ты сохранишь в другом,
Свой лик и дух любовным мастерством.
Маршак
Но если время нам грозит осадой,
То почему в расцвете сил своих
Не защитишь ты молодость оградой
Надежнее, чем мой бесплодный стих?
Вершины ты достиг пути земного,
И столько юных девственных сердец
Твой нежный облик повторить готовы,
Как не повторит кисть или резец.
Так жизнь исправит вс?, что изувечит.
И если ты любви себя отдашь,
Она тебя верней увековечит,
Чем этот беглый, хрупкий карандаш.
Кто поверит моим стихам в грядущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век сказал бы: «Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица».
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным
воображением поэта
или пышным слогом античной песни;
однако, будь в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.
Не будет веры ни одной странице
О жизни и достоинствах твоих,
Покажет время, что для них гробница,
Любой тебе хвалу поющий стих.
Боюсь, что если я смогу решиться
Твоим лицом украсить свой сонет,
Потомок, не поверив, возмутится:
«Таких красивых не было, и нет.»
Листая пожелтевшие страницы.
Небрежно скажет: каждый автор лжёт
Описывая ангельские лица,
Он нам их за земные выдаёт.
А сохранишь в потомках образ свой.
Мир убедим гарантией двойной.
Маршак
Как мне уверить в доблестях твоих
Тех, до кого дойдет моя страница?
Но знает Бог, что этот скромный стих
Сказать не может больше, чем гробница.
И этот старый, пожелтевший лист
Отвергнет он, как болтуна седого,
Сказав небрежно: «Старый плут речист,
Да правды нет в его речах ни слова!»
Но, доживи твой сын до этих дней,
Ты жил бы в нем, как и в строфе моей.
18
Shall I compare thee to a summer’s day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer’s lease hath all too short a date;
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimmed;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature’s changing course untrimmed:
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou ow’st,
Nor shall Death brag thou wand’rest in his shade,
When in eternal lines to time thou grow’st.
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Ну, как тебя мне с летним днём сравнить?
Ты ласков, добр, умерен, полон света,
Легко морозом первый цвет сгубить,
Капризно переменчивое лето.
То слишком жарко светит в небе глаз,
То прячет блеск за налетевшей за тучей,
Прекрасное живёт короткий час,
Частенько даже юных губит случай.
Твоя краса векам принадлежит,
Ты вечен, твоё лето не стареет,
Во мраке смерти скрыться не спешит,
В моих сонетах год за годом зреет.
Покуда люди дышат и читают,
Мои стихи и ты, жить продолжают.
Маршак
Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше!
То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода.
Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа.
Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор.
19
Devouring Time, blunt thou the lion’s paws,
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger’s jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleet’st,
And do whate’er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love’s fair brow,
Nor draw no lines there with thine ntique pen;
Him in thy course untainted do allow
For beauty’s pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Всепожирающее Время! Затупи когти [лапы] льва,
и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод;
вырви острые зубы из пасти свирепого тигра,
и сожги долговечную феникс в ее крови;
проносясь, твори радостные и мрачные времена года;
делай, что пожелаешь, быстроногое Время,
со всем этим миром и его блекнущими прелестями.
Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление:
своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного,
не начерти на нем линий своим древним пером.
Его, в своем беге, оставь невредимым
как образец красоты для будущих людей.
Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред,
мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым.
Всеядно время, сколько ни трави!
Оно льву когти, львам клыки тупило,
Жгло птицу феникс в собственной крови,
А землю съесть приплод уговорило.
Твори, что хочешь, старь и разрушай,
С плохой мешай хорошую погоду,
Резвясь, по миру молнией летай,
Лишь одного, прошу, не делай сроду:
Не тронь морщиной лик моей любви,
От увяданья огради барьером,
Старение навек останови,
Пусть для потомков служит он примером.
А впрочем, можешь наносить урон,
В моих сонетах юным будет он.
Маршак
Ты притупи, о время, когти льва,
Клыки из пасти леопарда рви,
В прах обрати земные существа
И феникса сожги в его крови.
Чело, ланиты друга моего
Не борозди тупым своим резцом.
Пускай черты прекрасные его
Для всех времен послужат образцом.
А коль тебе не жаль его ланит,
Мой стих его прекрасным сохранит!
20
A woman’s face with Nature’s own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman’s gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women’s fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men’s eyes and women’s souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women’s pleasure,
Mine be thy love and thy love’s use their treasure.
Лицом ты – дама, создан лик природой,
Ты мне и господин, и госпожа;
Нежнее женщин сердцем, но отроду,
Живёшь, ты, постоянством дорожа.
Создать пыталась женщиной природа,
Влюбилась и добавок создала,
Порадовала женскую породу,
А у меня навеки отняла.
За это на природу не досадуй,
Дружи со мной, любовью женщин радуй.
Маршак
Лик женщины, но строже, совершенней
Природы изваяло мастерство.
По-женски ты красив, но чужд измене,
Царь и царица сердца моего.
Твои нежный взор лишен игры лукавой,
Но золотит сияньем все вокруг.
Он мужествен и властью величавой
Друзей пленяет и разит подруг.
Тебя природа женщиною милой
Задумала, но, страстью пленена,
Она меня с тобою разлучила,
А женщин осчастливила она.
Пусть будет так. Но вот мое условье:
Люби меня, а их дари любовью.