Что общего между грибоедовым и чацким
Что общего между грибоедовым и чацким
В комедии есть лишь один персонаж, в котором отражены многие важные черты личности автора. Чацкий — это тот единственный герой, которому автор доверяет свои взгляды и мысли, который много общего имеет с автором в характере и поступках. Но Чацкий — далеко не литературный автопортрет А. С. Грибоедова, он во многом, хотя, наверное, не в главном, отличается от него, не говоря уже о том, что, как почти всякий литературный герой, Чацкий во многом условен.
Чацкий — молодой, искренний, смелый до дерзости, с неуравновешенным, нервным характером; в нем огромный запас сил, и он необычайно активен, рвется к действию, готов вспыхнуть в любую минуту и доказывать кому угодно справедливость своего мнения. Он ошибается, но готов защищать свои идеи, не понимая или не желая понять, что не будет услышан и поддержан. Грибоедов мудр, выдержан и хладнокровен, он отличается исторической прозорливостью («Сто прапорщиков хотят перевернуть весь государственный быт России»). Но между ними куда больше общего, чем это кажется на первый взгляд, куда больше общего, чем, например, между Пушкиным и Онегиным. Грибоедов пишет о своем современнике, о человеке своего поколения. Грибоедов и Чацкий — люди, сформировавшиеся под влиянием одних и тех же исторических условий; более того, мы можем с достаточной твердостью говорить о сходстве в характерах автора и героя, о совпадении некоторых деталей их биографий (пребывание в армии, служба по гражданскому ведомству в Петербурге).
Воспоминания людей, знавших Грибоедова, позволяют заметить его черты в характере Чацкого. Сравним хотя бы слова Софьи о Чацком («Остер, умен, красноречив, в друзьях особенно счастлив…») со словами С. Н. Бегичева о Грибоедове: «Сего неистощимой веселостью и остротой везде, когда он попадал в круг молодых людей, был он их душой». Но это сходство — сходство в деталях биографии и в характерах — может быть случайным. Не случайно иное: единство идей, позиций, идеалов — единство мировоззрения автора и героя. Главная черта Чацкого — вольный ум, здравомыслие, «озлобленный ум» критически мыслящего человека. Это ум декабриста, смелый и свободный, это острый и насмешливый ум Грибоедова.
И Чацкий, и Грибоедов — люди декабристского круга, наиболее вольнодумного и передового в то время. Декабристы, новые люди, удивительным, но необходимым велением истории выросшие в недрах старого общества, — вот те, рядом с кем мы можем поставить Чацкого. К тому же кругу молодых образованных дворян, поколению «детей 1812 года» принадлежит и Грибоедов,
Вероятно, Грибоедов не был членом Северного общества, но он был посвящен во многие его дела и, по его собственному признанию, «брал участие» в смелых суждениях насчет правительства: «осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего». Он разделял главные убеждения декабристов: ненависть к крепостничеству, стремление к образованию конституционной монархии, горячий патриотизм и гордость всем русским («Я хочу быть русским», — говорил он), любовь к просвещению, наукам и искусству. Те же убеждения защищает в комедии Чацкий. Грибоедов сам признавался, что для него «ничего нет чужого, страдает болезнею ближнего». Но ведь и о Чацком Софья сказала: «К несчастью ближнего вы так неравнодушны», И пусть в ее словах была злая ирония, но разве они не правдивы?
Дело декабристов было обречено на провал. Да, слово Чацкого не нашло и не могло найти отклика в фамусовском обществе. Но дело декабристов «не пропало». И, предсказывая неудачу «сотне прапорщиков», Грибоедов не утверждает бессмысленности их бунта. Так, уже не бессмыслен и протест Чацкого против фамусовского общества. Другой на месте Чацкого мог и промолчать. Чацкий не может. Людям, подобным Чацкому, их идеи дороже личного счастья и покоя.
Дело Чацкого часто терпит поражение в жизни, но оно побеждает исторически. Чацкие защищают свои идеи везде. Декабристы — на Сенатской площади, Грибоедов — на страницах «Горя от ума». Каждый из таких людей — Чацкий. Грибоедовский же Чацкий — «всего лишь» литературный герой. И он может в комедии бороться за свои идеи в доме Фамусова. О том, как Грибоедов относился к своему герою, говорит уже название комедии. Более того, почти каждый персонаж пьесы отмечает ум Чацкого.
В пьесе Чацкий унижен и побежден, но от его появления и до последней сцены пьесы ощущается сочувствие автора своему герою. Никогда Чацкий не будет объектом смеха для зрителя. Он — тот, чьим словам смеются. Он может вызвать сострадание, но не жалость, улыбку, но не насмешку. Даже в своих ошибках он выше всех прочих лиц в пьесе, — все это свидетельствует о сочувствии автора своему герою.
Чацкий — образ типический и социально обусловленный, и это, пожалуй, главное, что отличает его от Грибоедова. Те черты, которые мы видим у Чацкого, присущи сотням других лиц. Грибоедов же — уникальная, неповторимая личность, величайший талант. Дело Чацкого — вечно. В мире вечна борьба старого и нового, умного и пошлого, бездарности и гения, и первым борцом за новое, прекрасное всегда выступает Чацкий. Чацкий учит бороться и защищать свои. идеи, учит мужеству и искренней, открытой любви, учит критически мыслить. Но за Чацким стоит Грибоедов, грибоедовский ум, грибоедовское мужество и грибоедовская любовь слышны в словах Чацкого.
Грибоедов и Чацкий
Чацкий – молодой, искренний, смелый до дерзости, с неуравновешенным, нервным характером; в нем огромный запас сил, и он необычайно активен, рвется к действию, готов вспыхнуть в любую минуту и доказывать кому угодно справедливость своего мнения. Он ошибается, он готов защищать свои идеи, не понимая или не желая понять, что не будет услышан и поддержан. Грибоедов мудр, выдержан и хладнокровен, он отличается исторической прозорливостью (“Сто прапорщиков хотят перевернуть весь государственный быт России”).
Но между ними куда больше общего,
Главная черта Чацкого – вольный ум, здравомыслие, “озлобленный ум” критически мыслящего человека. Это ум декабриста, смелый и свободный, это острый и насмешливый ум Грибоедова.
Да, Чацкий умен. Он “не только умнее всех прочих лиц, – замечает Гончаров в статье “Мильон терзаний”, – но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием”. Ум Чацкого сверкает в его пылких монологах, в его метких характеристиках, в каждой его реплике.
Но герой истинно реалистического произведения как личность не может быть богаче, крупнее своего создателя, и даже Чацкий – богатая и разносторонняя личность – не может по широте и разнообразию суждений и интересов, по глубине и богатству ума сравниться с Грибоедовым, соединявшим в себе вольнодумие с талантом литератора и тонким умом политика. Мы в основном убеждаемся в вольномыслии Чацкого, а о других сторонах его ума можем лишь догадываться. Но это вольнодумие и есть то главное, что ценит в нем Грибоедов и что приближает его к Грибоедову. “Я как живу, так и пишу, свободно и свободно”, – говорил Грибоедов, и главное в своем уме – вольнодумие – он передал Чацкому.
К тому же кругу молодых образованных дворян, поколению “детей 1812 года” – а именно 1812 год вызвал к жизни первое поколение русских революционеров – принадлежит и Грибоедов.
Вероятно, Грибоедов не был членом Северного общества, но он был посвящен во многие его дела и, по его собственному признанию, “брал участие” в смелых суждениях насчет правительства: “осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего”. Он разделял главные убеждения декабристов: ненависть к крепостничеству, стремление к образованию конституционной монархии, горячий патриотизм и гордость всем русским (“Я хочу быть русским”, – говорил он), любовь к просвещению, наукам и искусствам. Те же убеждения защищает в комедии Чацкий. Как и Чацкому, Грибоедову свойственны лучшие нравственные качества декабристов: высокий, истинный гуманизм, неравнодушие к судьбе Родины, к судьбам своих соотечественников, пылкое желание помочь им.
Он сам признавался, что для него “ничего нет чужого, страдает болезнею ближнего”. Но ведь и о Чацком Софья сказала: “К несчастью ближнего вы так неравнодушны”. И пусть в ее словах была злая ирония, но разве они не правдивы?
Пушкин говорил, что Чацкий не умен, так как он высказывает свои взгляды в фамусовской гостиной, где слово его не будет услышано. Может быть, где-то здесь происходит разрыв в единстве характеров автора и героя. Очевидно, Грибоедов, предвидя поражение декабристов, не одобрял их мечты о перевороте; в отношении же Чацкого мы можем быть уверены: найди он друзей среди декабристов – он вышел бы 14 декабря на Сенатскую площадь. Но все же эти различия не так уж велики.
Прежде всего нужно оправдать Чацкого: не так глупо он себя ведет. Он защищает свои взгляды, он не может иначе. Сначала он весел и шутит вовсе не зло, и лишь когда Фамусов, ставя ему в пример “старших”, задевает самые дорогие его убеждения, только тогда он начинает сражение.
Но его поведению можно найти другое объяснение. Как всякое искусство, драматургия несколько условна. Чтобы зритель мог понять героя, писатель в драматическом произведении в большей степени, чем в эпическом, использует слово героя и в меньшей – его поступки.
В комедии Грибоедов не может показать дело Чацкого, но он дает нам возможность услышать его слово, а живое, острое слово Чацкого “тоже есть дело”. Декабристы на Сенатской площади защищали те же идеи, что защищает Чацкий в доме Фамусова. Декабристы и Чацкий не только единомышленники, они и товарищи по борьбе, они соратники.
Да, дело декабристов было обречено на провал. Да, слово Чацкого не нашло и не могло найти отклика в фамусовском обществе. Но дело декабристов “не пропало”. И, предсказывая неудачу “сотне прапорщиков”, Грибоедов не утверждает бессмысленности их бунта.
Так уже не бессмыслен и протест Чацкого против фамусовского общества. Другой на месте Чацкого мог и помолчать, Чацкий не может. Людям, подобным Чацкому, их идеи дороже личного счастья и
покоя.
Дело Чацкого часто терпит поражение в жизни, но оно побеждает исторически. Чацкие защищают свои идеи везде, где могут. Декабристы – на Сенатской площади, Грибоедов – на страницах “Горя от ума”.
Каждый из таких людей – Чацкий, и в этом смысле Грибоедов тоже близок Чацкому. Грибоедовский же Чацкий – “всего лишь” литературный герой, и он может в комедии бороться за свои идеи только в доме Фамусова. О том, как Грибоедов относился к своему герою, говорит уже название комедии.
Более того, почти каждый персонаж пьесы отмечает ум Чацкого.
В пьесе Чацкий унижен и побежден, но от его появления и до последней сцены пьесы ощущается сочувствие автора своему герою. Никогда Чацкий не будет объектом смеха для зрителя. Он – тот, чьим словам смеются. Он может вызывать сострадание, но не жалость, улыбку, но не насмешку.
Даже в своих ошибках он выше всех прочих лиц в пьесе, – и все это свидетельствует о сочувствии автора своему герою.
Грибоедов не идеализирует Чацкого, показывая его заблуждения и слабые стороны, иначе Чацкий превратился бы в персонаж, подобный мольеровским, в олицетворение одной черты человека (вольного ума). Слабости Чацкого – и непонимание бессмысленности его слов фамусовской гостиной, и излишняя вспыльчивость, и ошибочное мнение, о Софье – это черты живого, реального человека. Но, индивидуализируя образ Чацкого, Грибоедов в то же время придал ему черты, свойственные многим молодым людям, которые были рождены временем..
Чацкий – образ типический и социально обусловленный, и это, пожалуй, главное, что отличает его от Грибоедова. Те черты, которые мы видим у Чацкого, присущи сотням других лиц. Грибоедов же – уникальная, неповторимая личность, величайший, единственный талант. Чацкий – характер не только социально обусловленный, но и общечеловеческий.
Дело Чацкого не только исторически прогрессивно, оно вечно. В мире вечна борьба старого и нового, умного и пошлого, бездарности и гения, и первым борцом за новое, прекрасное, страдающим в настоящем, но побеждающим в будущем, всегда выступает Чацкий. Он вечен не только как символ борьбы за новое, но и как живой человеческий характер, способный многому научить даже отдаленных потомков Чацкий учит бороться и защищать свои идеи, учит мужеству и искренней, открытой любви, учит критически мыслить.
Но за Чацким стоит Грибоедов, и грибоедовский ум, грибоедоское мужество и грибоедовская любовь слышны в словах Чацкого.
Грибоедова давно нет, история его времени все менее близка нам, а комедия не стареет, и Грибоедов, несомненно, более жив в своем герое, чем как историческое лицо. Как человек Грибоедов многограннее и шире Чацкого, но для нас Чацкий – более яркая, более выпуклая фигура, потому что в нем сконцентрировано все то лучшее, что ценит в человеке Грибоедов, потому что он необычайно выразительно
нарисован.
Обличение светского общества в комедии обеспечило ей шумный успех среди передовых людей того времени, но только общечеловеческие черты героев комедии создали ей славу на века, и только все сильное, живое, молодое в ее главном герое Чацком делают бессмертным ее автора. Ушла из жизни фамусовская Москва, наверное, когда-нибудь уйдут из жизни молчалины и загорецкие, но вечен Чацкий, а с ним жив и его создатель. Поняв Чацкого или хотя бы почувствовав главное в нем, мы можем во многом понять и Грибоедова, так как только Грибоедов мог создать Чацкого.
1. ЧАЦКИЙ И ГРИБОЕДОВ
1. ЧАЦКИЙ И ГРИБОЕДОВ
…1 июня 1824 года Грибоедов привез в Петербург текст только что завершенной комедии. Восторженный прием «Горя от ума» в дружеском кружке литераторов и актеров вселял уверенность в успехе. Но попытки опубликовать пьесу оказались бесплодными. И Грибоедов, до той поры не поощрявший распространения комедии в списках (это могло повредить успеху издания), меняет тактику. Списки создаются теперь с ведома (и зачастую под наблюдением) автора. Через короткое время «Горе от ума» становится известным всей читающей России. Комедию цитируют, о ней спорят, но споры эти пока не выплескиваются на журнальные страницы. Неизданную комедию невозможно было обсуждать в подцензурной периодике.
Вскоре, однако, вынужденное молчание было прервано. Грибоедов, окончательно утерявший надежду издать «Горе от ума» целиком, передает в альманах Ф. Булгарина «Русская Талия» отрывки из комедии (4 явления первого действия и полностью третье действие). Альманах выходит в свет 15 декабря 1824 года, и уже в ближайшие месяцы вокруг «Горя…» кипят страсти. Участники спора принимали правила игры, навязанные цензурной политикой: положено было делать вид, что известны только опубликованные фрагменты комедии. Эта «неполнота» знаний о комедии всячески подчеркивается—и все понимают, что речь идет о «секрете Полишинеля». Конечно, участники полемики знали всю комедию и, вынужденные говорить об изданных фрагментах, подразумевали проблематику и построение комедии в целом.
Застрельщиками полемики выступили два московских литератора — М. Дмитриев и А. И. Писарев. Оба предъявили «Горю от ума» ряд претензий. Их не устраивали ни план, ни сюжет, ни развитие интриги, ни характеры, ни слог комедии. Но особо сокрушительной критике подвергся Чацкий.
Разобраться в смысле и мотивах обвинений помогает реплика, брошенная Дмитриевым в пылу полемики: «…кроме законов логики и вкуса — есть в литературе еще другие законы, основанные на отношении к лицам! — Чтобы иметь ключ ко многим литературным истинам нашего времени, надобно знать не теорию словесности, а сии отношения!»[42] «Программный» характер слов Дмитриева был понят безошибочно: не случайно оба оппонента Дмитриева — О. Сомов и В. Одоевский — поставят эту реплику эпиграфом к своим «антикритикам». Каковы же были эти «отношения»?
1824 год прошел в ожесточенных литературных схватках. В центре их находилась полемика между М. Дмитриевым и князем Вяземским о принципах романтизма. Постепенно полемика вовлекала в свою орбиту новых участников (к Дмитриеву присоединился Писарев, к Вяземскому — Грибоедов) и неприметно превращалась из принципиального спора в личную перебранку. Споры не умещались на журнальных страницах: противники засыпали друг друга градом эпиграмм, вставляли полемические выпады даже в невинные водевили, наконец, стали прибегать к явно «нелитературным» приемам. Несмотря на то, что борьба шла с переменным успехом, к концу 1824 года Дмитриев и Писарев имели известные резоны считать себя победителями: Вяземский запутался в определениях, и даже Пушкин советовал ему прекратить журнальную перебранку, выражая в то же время несогласие с рядом его мыслей… Не имеет успеха комедия–водевиль Вяземского и Грибоедова «Кто брат, кто сестра», а затем с треском проваливается водевиль Вяземского «Бальдонские воды»…
Наступающий 1825 год путает «журнальным близнецам» (так прозвали Дмитриева и Писарева Вяземский и Грибоедов) все карты. Начинает издаваться «Московский телеграф» под редакцией молодого Н. Полевого. Роль наставника и «литературного консультанта» Полевого берет на себя Вяземский, стремившийся превратить новый журнал в проводник идей близкого ему круга. С первых же номеров «Московский телеграф» готовит общественное мнение к встрече с «Горем от ума» как с шедевром. В журнале создается своеобразный культ Грибоедова. В первом номере появляется пространное послание Вяземского «К приятелю», имеющее программный характер. Грибоедов как адресат этого послания узнается без особого труда: стихотворение пронизано реминисценциями из «Горя от ума», наполнено выпадами в адрес «рыцарей классиков из азбучного класса» (тех же Дмитриева и Писарева). В следующем номере печатается восторженное стихотворение Кюхельбекера «Грибоедову» и там же — чрезвычайно сочувственный отклик о комедии в обзоре Ник. Полевого…
Дмитриев и Писарев с ужасом видят, что их враг, презренный «Грибус», неприметно превращается в классика. И здесь в силу вступили не только острые литературные разногласия, но и куда более прозаический мотив — зависть. Об этом задним числом вспоминал сам М. Дмитриев в своих мемуарах: «Писарев был от природы зол и завистлив. Он ненавидел Грибоедова и князя Вяземского: первого за то, что превозносили его рукописную комедию «Горе от ума», а второго за то, что превозносили его остроумие, а он никому не хотел уступать»[43]. По понятным причинам мемуарист переложил все грехи на плечи покойного соратника, уклонившись от характеристики собственного отношения к Грибоедову в 20–е годы. Но, надо думать, и он выступил застрельщиком полемики не из чистой любви к словесности. В том же номере «Московского телеграфа», где пелись дифирамбы Грибоедову, можно было найти и весьма колкий отзыв о драматическом «прологе» «Торжество муз», сочиненном Дмитриевым на открытие Большого театра. Да и в послании Вяземского, как уже говорилось, Дмитриеву не поздоровилось.
Дмитриев с Писаревым берутся за перо, стремясь во что бы то ни стало «уронить» в глазах читателей новое сочинение литературного противника. Критики сразу же взяли на вооружение слухи о том, что «Горе от ума» — комедия памфлетная, что за каждым ее героем скрывается реальное лицо. Эту мысль рецензенты развивают настойчиво и последовательно. «…Г. Грибоедов, — резюмирует Дмитриев, — изобразил очень удачно некоторые портреты, но не совсем попал на нравы того общества, которое вздумал описывать…»[44] «Толпа читателей, — подхватывает Писарев, — находит удовольствие при чтении этой комедии оттого, что всякую колкость хочет применять к лицам ей известным»[45]. Провокационный характер подобных похвал был современниками понят безошибочно. «Предательские похвалы удачным портретам в комедии Грибоедова, — запишет Кюхельбекер в своем тюремном дневнике, — грех гораздо тягчайший, чем их придирки и умничания. Очень понимаю, что они хотели сказать…»[46] Но помимо очевидного намерения ополчить против Грибоедова московское общество, намеки Дмитриева и Писарева преследовали и другую цель. Если все персонажи «Горя от ума» не что иное, как портреты, то «портретным» должен быть и образ главного героя. Дмитриев и Писарев давали понять, что Чацкий — это автопортрет Грибоедова.
Намеки на тождество автора и центрального героя рассыпаны по тексту статей. К примеру, Дмитриев указывает, что изображение холодного приема Чацкого после заграничного путешествия есть «грубая ошибка против местных нравов»: «…у нас всякий возвратившийся из чужих краев принимается с восхищением»[47]. Не случаен здесь курсив при словах «из чужих краев», призванный сконцентрировать внимание читателя на этой реплике: триумфальные встречи, устроенные Грибоедову по возвращении с Кавказа, были у всех на памяти, и намек не нуждался в комментариях. В другом месте Дмитриев констатирует: «…мы видим в Чацком человека, который злословит и говорит все, что ни придет в голову; естественно, что такой человек наскучит во всяком обществе»[48]. Осветив поведение Чацкого в беседе с Софьей, Дмитриев с сочувствием цитирует (выделяя курсивом!) известную реплику героини: «Не человек, змея!»
Осведомленные читатели понимали, конечно, что это прямая отсылка к недавней (1824 года) эпиграмме Писарева на Грибоедова, где «змеиные» черты оказывались определяющими в характеристике драматурга:
Глаза у многих змей полны смертельным ядом,
И, видно, для того придуманы очки,
Чтоб Грибус, созданный рассудку вопреки,
По Дмитриеву, Чацкий «не что иное, как сумасброд, который находится в обществе людей совсем не глупых, но необразованных и который умничает перед ними, потому что считает себя умнее: следственно, все смешное — на стороне Чацкого!»[50]. А под пером менее «академичного» Писарева Чацкий превращается в человека, «одержимого духом самолюбия», «совершенно одичалого», «невежду» и едва ли не развратника, который с юношеских лет привык с девицами «прятаться вечером в темный угол»[51]. В конечном итоге все эти намеки будут сведены в формулу: «Это Мольеров Мизантроп в мелочах и в карикатуре»[52]. Писарев развернет формулу Дмитриева в длинный ряд параллелей между героями Мольера и Грибоедова. Эти параллели нужны для того, чтобы показать: Чацкий — это ничтожество, которое выдается за нечто значительное; но такие потуги обречены на провал: между героем Мольера и «мнимым» героем Грибоедова — пропасть. Пропасть пародии. Перед нами, пользуясь формулой Дмитриева, «несообразность характера с его назначением»[53]. Но за всем этим прослеживается другой смысл. Та же модель прикладывается и к самому автору: сам Грибоедов — это посредственный сочинитель, который выдается за гения кружком приятелей; его претензии столь же смешны и нелепы, как и амбиции его персонажа. Все это еще раз должно было подчеркнуть тождество автора и героя: обвинения, идущие вроде бы по разным линиям, фокусируются в одну точку…
Главной своей цели Дмитриев и Писарев так и не смогли достичь: «уронить» комедию и подорвать литературную репутацию Грибоедова им не удалось. Зато в другом антагонисты Грибоедова преуспели вполне. Отождествление Чацкого и Грибоедова надолго сделается «общим местом» в суждениях о комедии. Как ни парадоксально, такой подход был закреплен уже первыми защитниками «Горя от ума», проницательно названными Кюхельбекером «неловкими»[54].
Подымая перчатку, брошенную Дмитриевым, молодой В. Ф. Одоевский попытался парировать все обвинения критика в адрес Чацкого, не обойдя при этом и те места Дмитриевской статьи, где заключались очевидные намеки на Грибоедова. Цитируя пассаж о «восхище–нии», с которым принимается у нас «всякий, возвратившийся из чужих краев», Одоевский замечает: «Правда, м. г., но это восхищение не всегда может относиться к тем, которые возвращаются с новыми познаниями, с новыми мыслями, с страстью совершенствоваться. Таким людям худо жить, особливо если они осмелятся шутить, писать эпиграммы на людей, играющих роль трутней в подлунном мире»[55]. Одоевский отчетливо уловил антигрибоедовский выпад Дмитриева — и он принял бой. Его Чацкий — это тоже Грибоедов, но осмысленный с диаметрально противоположной позиции. На намеки Дмитриева он отвечает своими намеками. «Эпиграммы на людей…» — это эпиграммы Грибоедова на Дмитриева и Писарева, ибо уже в начале статьи Одоевский показывает, что ненависть Дмитриева к автору «Горя…» «родилась от едкой, счастливой эпиграммы»[56]. В полемическом азарте Одоевский меняет акценты в понимании Чацкого, все «минусы» заменяет на свои «плюсы», то, что Дмитриев определял как недостатки, осмысляет как достоинства, — но сохраняет заданную Дмитриевым модель: Чацкий — это автопортрет Грибоедова. Соответственно и нарисованный в статье Одоевского Чацкий — это скорее идеализированный портрет Грибоедова, с которым Одоевский в ту пору сближается («сила характера, презрение предрассудков, благородство, возвышенность мысли, обширность взгляда»)[57].
Полемика 1825 года задала формулу, которая прожила вплоть до 1830—1840–х годов. Так, Кс. Полевой в 1833 году попытался канонизировать эту формулу: «Лицо, главное по действию и по тому, что на нем отражаются все противоположности, — конечно, Чацкий. Поэт невольно, не думая, изображал в нем самого себя. Всякий раз, когда надобно изобразить добро, благо, человек обращается к самому себе, потому что в каждом есть больше или меньше добра и он любит высказывать его. Но вместе с тем переходят в его изображение и недостатки оригинала»[58].
Впрочем, уже на раннем этапе читательской истории «Горя от ума» прозвучали мнения, акцентирующие как раз нетождественность автора и главного героя комедии. Первым такое мнение высказал Пушкин. Бегло — в письме к П. А. Вяземскому от 28 января 1825 года: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умен»[59]. Развернуто — в письме к А. А. Бестужеву в конце января 1825 года: «В комедии Горе от ума кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий [и] благородный [молодой человек] и добрый малой, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями»[60].
Чем объясняется этот упрек и в чем его суть? Пушкин, глубокий знаток европейской и русской комедийной традиции, проницательно уловил связь образа Чацкого с определенным типом комедийного героя. Грибоедов создавал свое произведение, сознательно «переворачивая» традиционную систему комедийных амплуа. По своей сюжетной роли Чацкий соотносим с многочисленными Блесткиными («Г–н Богатонов, или Провинциал в столице» М. Н. Загоскина), Фольгиными, Кутермиными, Зарницкиными (соответственно комедии А. А. Шаховского «Липецкие воды», «Полубарские затеи», «Не любо, не слушай, а лгать не мешай»), Блестовыми («Петиметр в деревне» А. Вешнякова), Звоновыми («Говорун» Н. И. Хмельницкого)[61]. В русской театральной традиции это всегда комические персонажи (амплуа «ложного жениха»), чьи достоинства на поверку оказываются мишурным блеском, пустым звоном и чьи претензии на руку героини всегда оборачиваются крахом. Грибоедов пошел на дерзкий эксперимент: сохранив структурную функцию, он качественно меняет ее содержание. В то же время Грибоедов наделяет своего героя атрибутами иного комедийного типа — «злого умника», хотя и здесь демонстративно переставляет акценты.
Выбранный драматургом путь явно не устраивал Пушкина: совмещение комедийной функции с почти трагедийным «наполнением» не избавляло образ от противоречий и создавало нежелательный эффект. Здесь можно было бы употребить формулу Дмитриева— «несоответствие характера с его назначением». Для Дмитриева, как уже говорилось, это аргумент против Грибоедова, отождествленного с Чацким. Для Пушкина — аргумент в подтверждение несходства Чацкого с Грибоедовым. Обратим внимание на формулировки из пушкинского письма Бестужеву, которыми определяется суть характера главного героя. Пушкин отказывается от выражения «молодой человек», так как не это главное в нем. И точное слово найдено: «добрый малой». Вспомним «а будет просто добрый малой…» из «Евгения Онегина», где эта формула служит для обозначения заурядного светского «обывателя», то есть определенного социально–бытового типа. Но пушкинское слово таило в себе и другое. «Добрый малый» — так называлась комедия М. Н. Загоскина, представленная с крупным успехом в 1820 году, тогда же опубликованная и не сходившая много лет со сцены. Образ Вельского превратился в лицо нарицательное. Это персонаж совершенно аморальный, картежник, пьяница, неплательщик долгов, скрывающийся под личиной светского щеголя. С. Т. Аксаков отмечал: «…в комедии везде проведена мысль: вот кого называют в свете добрым малым»[62]. Не следует, разумеется, понимать фразу Пушкина буквально в том смысле, что Чацкий — это герой комедии Загоскина, «проведший несколько времени» в обществе Грибоедова. Но в образе Вельского были сконцентрированы черты традиционного типа «злого умника» — черты, которые просвечивают и в фигуре Чацкого. Показателен диалог двух героев «Доброго малого» по поводу Вельского:
«Ладов: У него, брат, своя философия… мастер говорить!
Что за познания! Что за острота! Какой умница!
Стародубов: Нет, не умница, а злоязычник, для которого нет ничего святого; бесчестный, подлый насмешник…»[63]
Темы «Горя от ума», конечно, с иной расстановкой оценочных акцентов, в зародыше уже прослеживаются здесь.
Таким образом, пушкинская оценка многопланова и каламбурна — «добрый малой» Чацкий соотнесен и с определенным социально–бытовым и — одновременно — литературным типом, вызывающим не героические ассоциации. Салонное красноречие Чацкого заставляет вспомнить именно такие феномены — например, Репетилова. Чацкий оказывается уподоблен Репетилову, и в этом, по мысли Пушкина, промах Грибоедова (который сам, конечно, никогда не мог уподобиться своему герою).
Позднейшие исследователи попытались «спасти» Чацкого (а заодно и Грибоедова) от пушкинских обвинений, указывали на то, что Грибоедов точно отразил в Чацком черты декабристского (периода «Союза благоденствия») типа поведения[64]. Вероятно, дело не в «периоде», а в более общих закономерностях социально–бытового поведения декабриста вообще. Сама одноплановость поведения героя Грибоедова, его демонстративная независимость от обстоятельств, безусловно, оцениваются Пушкиным в контексте занимавших его проблем общемировоззренческого порядка. Как раз в Михайловском, в пору первого знакомства с «Горем…», Пушкин учится «неромантическому», «прозаическому» поведению, которое, по тонкому замечанию исследователя, «находится в соответствии с поведением других людей»[65]. Овладение новым мироощущением и новым социальным поведением было органически связано с преодолением литературного, бытового и политического романтизма. В этом контексте тип Чацкого не мог не восприниматься как явление вчерашнего дня.
Суждения Пушкина не были чем?то уникальным. Скептическое отношение к грибоедовской комедии было свойственно пушкинскому кругу — Дельвигу (в отличие от Пушкина не находившему в комедии вообще «никакого достоинства»), П. Плетневу и даже лично связанному с Грибоедовым Вяземскому[66].
Первые отклики на пушкинское мнение появились достаточно рано. Уже в ответе О. Сомова М. Дмитриеву можно усмотреть и косвенный ответ Пушкину. О. Сомов, в ту пору активно общавшийся с бестужевским кружком, скорее всего, был знаком с пушкинским письмом Бестужеву, тем более что чтение и обсуждение письма началось с легкой руки самого поэта.
Сомов подчеркивает, что Грибоедов «не имел намерения выставлять в Чацком лицо идеальное» и что самые «недостатки» Чацкого определялись авторской установкой: «Он представил в лице Чацкого умного, пылкого и доброго молодого человека, но не вовсе свободного от слабостей»[67]. Примечательна фразеология Сомова — эпитеты «пылкий» и «добрый» прямо восходят к пушкинскому письму. Любопытно, что и «молодой человек» также находит соответствие в письме Пушкина, но только в зачеркнутом варианте. Сомов едва ли случайно отвергает пушкинскую уничижительную формулировку «добрый малый» и воскрешает первоначальное определение, критику важно сами «недостатки» Чацкого лишить нежелательного оттенка комизма. Обнаруженные им две «слабости» Чацкого — «заносчивость и нетерпеливость» — Сомов пытается мотивировать психологически — «возрастом и убеждением в преимуществе перед другими»[68]. «Чацкий сам очень хорошо понимает, — пишет Сомов, —…что, говоря невеждам о их невежестве и предрассудках и порочным о их пороках, он только напрасно теряет время…»[69] Это опять ответ Пушкину, а не Дмитриеву (последний говорил о другом противоречии — Чацкий презирает окружающих, а между тем хочет, чтобы они его уважали). Не случайна и апелляция к мнению тех, кто «внимательно читал комедию»[70]. Напомним слова Пушкина из того же письма к Бестужеву: «Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин»[71]. Итак, по Сомову, Чацкий прекрасно понимает бесплодность «салонного красноречия», «но в ту минуту, когда пороки и предрассудки трогают его, так сказать, за живое, он не в силах владеть своим молчанием…»[72].
Суждениям Сомова нельзя отказать в проницательности и тонкости. В дальнейшем именно эта линия — психологическое объяснение и «оправдание» поведения Чацкого — будет блистательно развита и канонизирована в «критическом этюде» И. А. Гончарова «Мильон терзаний»[73].
Завершение раннего этапа осмысления комедии знаменовала статья Белинского «Горе от ума» (1840). Статья, как известно, была написана в «примирительный» период деятельности критика — и в полной мере несла на себе отпечаток его тогдашних взглядов. В соответствии с «гегельянскими» представлениями Белинский, высоко оценивая дарование Грибоедова, тем не менее отказал «Горю от ума» в праве называться истинной комедией, низводя ее в разряд «сатир». Сурово оценил он и характер Чацкого: «Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит… Это новый Дон Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади»[74]. Стремясь развенчать героя, Белинский обращается к неожиданным союзникам. «Глубоко верно, — пишет он, — оценил эту комедию кто?то, сказавший, что это горе, — только не от ума, а от умничанья». С сочувствием упомянутый критиком «кто?то» — не кто иной, как М. Дмитриев. Чрезвычайно характерно и итоговое суждение о герое: «Искусство может избрать своим предметом и такого человека, как Чацкий, но тогда изображение долженствовало б быть объективным, а Чацкий лицом комическим; но мы ясно видим, что поэт не шутя хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречии с обществом, и вышло бог знает что»[75]. Причины такой оценки слишком хорошо известны, чтобы останавливаться на них подробно. Но одно весьма показательно: суммируя и заостряя аргументы многих предшественников — Дмитриева, Надеждина, Пушкина, Вяземского, — Белинский, по сути, уже оставляет в стороне проблему тождественности героя и автора. Проблема переводится из плоскости литературно–бытовых отношений в собственно литературный план. Предваряя свой разбор грибоедовской комедии, Белинский отмечал, что «для нее уже настало время оценки критической, основанной не на знакомстве с ее автором и даже не на знании обстоятельств его жизни, а на законах изящного, всегда единых и неизменяемых»[76].
Проницательности критика нельзя не отдать справедливости. Действительно, наступало время, когда комедия должна была отделиться от фигуры своего создателя и зажить самостоятельной жизнью. Близилась пора и новых оценок. Только оценки эти будут основаны не на «законах изящного, всегда единых и неизменяемых», как полагал Белинский в 1840 году, а совсем на других началах.
Читайте также
ЧУЖОЕ ГОРЕ. Грибоедов
ЧУЖОЕ ГОРЕ. Грибоедов Один из главных вопросов российского общественного сознания можно сформулировать так: глуп или умен Чацкий?«Мы в России слишком много болтаем, господа»,– цедили поколения мыслящих русских людей. В этой сентенции предполагался ответ на множество
Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829)
Александр Сергеевич Грибоедов (1795-1829) Личность Грибоедова. Нередко и у любителей русской литературы, и у профессиональных знатоков ее возникает недоуменный вопрос: почему столь одаренный человек, казалось бы, великий писатель – по сути и по призванию – создал всего лишь
Грибоедов и декабристы.
Грибоедов и декабристы. К осени 1824 года он заканчивает работу над комедией и переживает неслыханный литературный успех. Рукопись «Горя от ума» рвут на части. На квартире у Одоевского его друзья-декабристы с помощью нанятых переписчиков под диктовку размножают комедию,
Глава 2 Грибоедов
Глава 2 Грибоедов Биография Вопрос 2.1 С июня 1817 года Александр Сергеевич Грибоедов стал служить в Коллегии иностранных дел. Он считался лучшим переводчиком.На каком языке велось тогда делопроизводство? И какими языками в совершенстве владел
Александр Сергеевич Грибоедов Горе от ума
Александр Сергеевич Грибоедов Горе от ума Грибоедов вошел в историю русской литературы главным образом как автор одного произведения – комедии «Горе от ума». Она насыщена современными Грибоедову проблемами, а ее действие разворачивается накануне 1825 года, незадолго до
В. Ю. ПРОСКУРИНА ДИАЛОГИ С ЧАЦКИМ А. С. Грибоедов «Горе от ума»
В. Ю. ПРОСКУРИНА ДИАЛОГИ С ЧАЦКИМ А. С. Грибоедов «Горе от ума» Вся пьеса представляется каким?то кругом знакомых читателю лиц, и притом таким определенным и замкнутым, как колода карт… Только о Чацком многие недоумевают: что он такое? Он как будто пятьдесят третья
А.С. Грибоедов Письмо П.А. Катенину
А.С. Грибоедов Письмо П.А. Катенину [1]Мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас, грешных, был обыкновенен, нет! И в моей комедии 25 глупцов на
Александр Андреевич Чацкий
Александр Андреевич Чацкий Трудно найти в русской литературе более ничтожного и бессмысленного героя, чем Александр Андреевич Чацкий (в первой редакции пьесы – Чадский). Даже несимпатичные персонажи из творений Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина или
Чацкий и Молчалин
Чацкий и Молчалин I. Молодое поколение на рубеже двух веков в комедии Грибоедова.II. Столкновение благородства и подлости как отражение конфликта «века нынешнего» и «века минувшего».1. Жизненные принципы Молчалина, обусловленные моралью лакейства, раболепия и лицемерия в
А.С. Грибоедов[18] *
А.С. Грибоедов[18]* IНесмотря на то что прошел целый век, комедия Грибоедова «Горе от ума» и сейчас числится лучшей комедией в нашей литературе, наряду с гоголевским «Ревизором». Не знаю, можно ли поставить рядом с этими двумя жемчужинами первейшего калибра хотя бы одну
ЧУЖОЕ ГОРЕ. Грибоедов
ЧУЖОЕ ГОРЕ. Грибоедов Один из главных вопросов российского общественного сознания можно сформулировать так: глуп или умен Чацкий?«Мы в России слишком много болтаем, господа», — цедили поколения мыслящих русских людей. В этой сентенции предполагался ответ на множество
ЧАЦКИЙ — ЭТО Я!
ЧАЦКИЙ — ЭТО Я! Существует много статей и даже книг, специально посвященных одному вопросу: кто был реальным жизненным прообразом (как говорят в таких случаях, прототипом) Чацкого, героя знаменитой комедии Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума»?Кандидатов на эту
12. Александр Грибоедов «Горе от ума»
12. Александр Грибоедов «Горе от ума» «Горе от ума» – произведение, несомненно, выдающееся и многогранное. Являющееся в жанровом отношении комедией в стихах, оно фактически стало одновременно вершиной и «лебединой песнью» жанра. Книга с первого взгляда всего лишь