Сийес что такое третье сословие
Сийес что такое третье сословие
При таком-то состоянии общественной атмосферы появляется брошюра, в которой на вопрос «что такое третье сословие?» ее автор без всяких оговорок гордо отвечает: всё!
Брошюра Сийеса имеет и в настоящее время не один только исторический интерес: она наводит на многие вопросы, имеющие непосредственное отношение к современности, и читатель, который ознакомится с этою брошюрою, проведет время далеко не бесполезно.
В. Богучарский (1906)
ЧТО ТАКОЕ ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ
План настоящей брошюры очень прост: поставить три вопроса и ответить на них:
Из последующего читатель увидит, что ответы даны правильно. Затем мы рассмотрим попытки, которые были сделаны, а равно и меры, которые нужно принять, для того чтобы третье сословие действительно стало чем-нибудь. Согласно с этим, изложение содержит еще три главы:
1) Что правительство пыталось сделать и что привилегированные предлагают от себя в пользу третьего сословия?
2) Что следовало делать?
3) Наконец, что остается предпринять третьему сословию, чтобы занять в государстве должное место?
Что требуется для существования и процветания нации? Частный труд и общественная деятельность.
Все виды частного труда делятся на четыре разряда:
1) Так как земля и вода доставляют все первоначальные продукты, идущие на человеческие потребности, то к первому разряду относятся сельскохозяйственные работы.
2) Между получением сырых продуктов и их потреблением или применением появляется задельная работа, разнообразная обработка, прибавляющая к ним добавочную, более или менее сложную ценность. Человеческое искусство улучшает дары природы, увеличивая стоимость сырья в десять и во сто раз. В этом заключается труд второго разряда.
4) Помимо перечисленных трех разрядов трудящихся и полезных граждан, занятых приготовлением предметов потребления и пользования, в человеческом обществе существует еще много других видов труда, полезных и приятных опосредованно. Этот разряд обнимает ученые и свободные профессии, начиная от самых почетных и кончая домашнею прислугою.
Таковы четыре разряда частного труда, на которых держится общество. Кто их доставляет? Третье сословие.
Когда отдают какую-нибудь общественную должность в удел одной корпорации граждан, то приходится вознаграждать не только то лицо, которое выполняет ее, но и всю группу людей, входящих в корпорацию, которые уже ничего не делают, а равно и их семьи. Обратили ли вы внимание на то, что такой порядок вещей, позорно сохраняемый среди нас, кажется нам презренным и постыдным в истории древнего Египта и в описаниях путешествий по Великой Индии? Не вдаваясь в дальнейшие подробности по этому вопросу, отметим лишь нелогичность тех, кто признает, что нация создана не для своего вождя, и вместе с тем допускает, что она существует для небольшого числа граждан, надменно отказывающихся принимать участие в полезных, но тяжелых трудах, выпадающих на долю остальных членов общества. Подобный класс людей составляет непосильное бремя для народа.
Итак, что такое третье сословие? Вся нация, но нация в оковах и под гнетом. Чем оно было бы без привилегированных? Всей нацией, но нацией свободной и цветущей. Нет государственной жизни без третьего сословия, и все было бы гораздо лучше без остальных сословий. Недостаточно показать, что привилегированные не только не приносят пользы народу, но ослабляют его и вредят ему; необходимо доказать, что знать вовсе не входит в состав общественной организации и что она может лишь быть бременем для нации.
Прежде всего заметим, что нельзя найти места для касты знатных среди составных частей нации. Конечно, есть и отдельные люди, которых болезнь, крайняя ограниченность, неизлечимая лень или дурной нрав делают неспособными к общественной работе. Исключения и злоупотребления всегда возможны, особенно в большом государстве. Но каждый согласится, что государство тем благоустроеннее, чем меньше таких злоупотреблений. Наименее благоустроенной надо признать ту страну, в которой не отдельные лица, но и целый класс граждан видит свою славу в том, чтобы оставаться бездеятельным среди всеобщего движения и получать лучшую долю жатвы, ничем не содействуя ее произрастанию. Тунеядство этого класса общества делает его чуждым остальной нации. Знатное сословие не менее чуждо нам своими привилегиями гражданскими и общественными.
Что касается политических прав, то и ими дворянство пользуется совершенно самостоятельно. У него есть свои представители, не имеющие никаких полномочий от населения. Его депутаты заседают отдельно; и если бы они даже собирались в одной зале с депутатами простых граждан, то и тогда представительство знатного сословия не перестало бы быть отличным от народного представительства; оно чуждо народу и самою сущностью своею, потому что его полномочия не исходят от населения, и своею целью, так как оно призвано защищать не общие интересы, а частные.
Мы не станем рассматривать рабского состояния, под игом которого народ так долго стонал, в котором он поныне пребывает. Его гражданское состояние все же значительно изменилось; еще большие перемены в его правовом положении предстоят в ближайшем будущем, ибо немыслимо, чтобы нация в целом или какое-либо сословие в отдельности стало свободным без того, чтобы не получило свободу третье сословие. Свобода заключается не в привилегиях, а в равных правах, принадлежащих всем.
Если же аристократы, недостойные такой свободы, попытаются удержать народ в угнетении, то народ осмелится спросить их: по какому праву? Если они ответят, что по праву завоевания, и захотят сослаться на давнишние события, то хотя это значило бы восходить слишком далеко в историю, однако, третьему сословию нечего бояться таких воспоминаний. Будем исходить от времени, предшествовавшего завоеванию. Так как третье сословие теперь достаточно сильно, чтобы не дать себя завоевать снова, то его сопротивление будет теперь более действенно, чем было тогда. Почему бы, в самом деле, не препроводить обратно в Франконские леса все те семьи, которые сохраняют безумные притязания на права первоначальных завоевателей Франции?
Если же привилегированные вовсе не являются прямыми потомками завоевателей и в них нельзя видеть ничего, кроме потомков третьего сословия, то что сказать о преступной наглости, с которою аристократы ненавидят, презирают и угнетают своих братьев?
Пусть делают с новыми дворянами все, что угодно; для нас нет сомнения в том, что с того момента, как гражданин приобретает преимущества, вопреки общественному праву, он перестает быть членом общего союза. Его новые интересы противоположны общим интересам; он больше не может подавать голос за народ. Всякая привилегия противна общему праву, и все привилегированные, без различия, составляют отдельный класс населения, враждебный третьему сословию. Эта истина не заключает ничего тревожного для друзей народа. Наоборот, разъяснение ее служит великому национальному делу, ибо она резко подчеркивает необходимость немедленного уничтожения всех привилегий, разделяющих нацию и предающих третье сословие в руки врагов. Если мне возразят, что распространение некоторых привилегий на все население, например, освобождение от воинской повинности, лишит государство возможности удовлетворять общественную необходимость, то я отвечу, что удовлетворение общегосударственных потребностей должно быть обязанностью всех граждан, а не одной специальной группы. Абсурдно думать, что для содержания необходимой военной силы нельзя найти другого средства, более справедливого и более соответствующего национальным интересам. Жалобы, раздающиеся в стране, на то, что у нас существует тройная аристократия: духовная, военная и судейская, вызывают в некоторых неосновательное удивление. Эти жалобы совершенно справедливы. Если Генеральные штаты являются выразителем общей воли и потому обладают законодательной властью, то как же иначе назвать, как не аристократическим, такое государственное правление, при котором штаты представляют лишь духовно-дворянско-судейское собрание?
Не забудьте еще той ужасной истины, что все отрасли исполнительной власти, так или иначе, попали в руки членов той же тройственной касты. По чувству братства, свойственному всякой корпорации, знатные предпочитают своих чужим, т. е. всему народу. Да, узурпация полная; привилегированные, поистине, царствуют.
Читайте историю и проверяйте мое утверждение на фактах; тогда вы убедитесь, что мнение, будто во Франции господствует монархический режим, совершенно ложно.
Городские управления слишком поспешно решили, что достаточно лишить привилегированных права лично представлять собою третье сословие, чтобы избавиться от их влияния на выборы. Много ли найдется таких деревень и даже городов, где бы в распоряжении влиятельного сеньора не находилась большая или меньшая группа лиц из народа? Примите во внимание последствия, к которым приведет влияние знатных во время самих выборов, и скажите после этого, уверены ли вы, что в Генеральные штаты попадут защитники третьего сословия в должном числе? Чем больше вдумываешься в положение дел, тем более сознаешь недостаточность заявленных третьим сословием трех требований. Однако и они подверглись усиленным нападкам. Рассмотрим причины враждебного к ним отношения.
§ 1. Первое требование
Представители третьего сословия должны быть избраны из граждан, действительно принадлежащих к этому сословию.
Уже выше было указано, что к третьему сословию, в сущности, принадлежат только граждане, не запятнанные никакой привилегией.
Итак, условие, на котором настаивает третье сословие, для него самое важное из всех и согласно со справедливостью и естественным положением вещей. Нельзя допустить, чтобы члены высших сословий, неспособные по существу защищать интересы третьего, получили полномочие от общин. Если они не будут устранены формально и окончательно, то влияние сеньоров не преминет проявиться в пользу их подручных. Прошу не забывать о существовании многочисленных агентов, находящихся на службе у феодальных владетелей.
Ненавистным пережиткам варварской феодальной системы мы обязаны сохранившимся до сих пор, к несчастию для Франции, делением нации на три враждебных друг другу сословия. Все погибло бы, если бы уполномоченные феодалов получили возможность узурпировать представительство всего народа. Кто не знает, что служители настойчивее и смелее отстаивают интересы своих господ, чем сами господа?
Я знаю, что это запрещение распространяется на весьма многих и, в частности, на всех чиновников владельческой юстиции, но такова сила вещей, и ей нужно подчиниться. Что касается арендаторов имуществ, принадлежащим к первым двум сословиям, то, по моему мнению, в настоящем своем положении они слишком зависимы, чтобы свободно голосовать в пользу своего сословия. Но надо надеяться, что законодатель когда-нибудь уяснит себе истинные интересы земледелия и поймет, в чем заключаются граждански добродетели и общественное благополучие. Тогда перестанут отождествлять правительственные мероприятия с энергичным взысканием казенных денег; тогда разрешат, даже будут поощрять пожизненное владение фермерами арендованными участками и будут смотреть на этих драгоценных для страны людей как на свободных поселян, вполне правоспособных поддерживать национальные интересы.
Пробовали было опровергнуть наше требование тем, что третье сословие будто не может выставить достаточного числа людей просвещенных, смелых и т. п. в качестве представителей, а потому оно-де должно обратиться к содействию дворянства. Это странное утверждение не заслуживает даже ответа. Посмотрите на состоятельные классы третьего сословия. (Состоятельными людьми я называю таких, у которых есть достаточно средств, чтобы получить просвещенное воспитание, развиваться умственно и интересоваться общественными делами). У этих классов населения нет других интересов, помимо общих всему народу. Скажите, разве среди них нет достаточно граждан просвещенных, честных, достойных во всех отношениях быть истинными представителями нации?
Но если какой-нибудь выборный округ, скажут нам, не захочет передать своих полномочий никому другому, как только лицу духовному или дворянину, если граждане этого округа никому другому не доверяют? Я уже сказал, что не существует безграничной свободы, и что лишение привилегированного лица права быть представителем третьего сословия является условием необходимым. Рассмотрим вопрос по существу. Допускаю, что какой-нибудь округ непременно захочет поступить вопреки своим интересам. Следует ли ему также предоставить право вредить другим? Если я один заинтересован в действиях моего поверенного, мне могут лишь сказать: «Тем хуже для вас, значит, вы выбрали такого». Но депутаты от округа не являются лишь представителями того округа, который их избрал; они призваны представлять нацию в совокупности и голосовать от имени всего государства. Поэтому избирательный закон должен быть общим для всех, и условия пассивного избирательного права должны быть таковы, чтобы обеспечить нацию от капризов нескольких избирателей, которым общие условия могут не нравиться.
§ 2. Второе требование третьего сословия
Число его депутатов должно быть равно числу депутатов обоих привилегированных сословий.
Я не могу удержаться, чтобы не повторить, что излишняя скромность этого требования отражает на себе следы доброго старого времени. При заявлении этого требования города в достаточной степени не сообразовались ни с новейшими успехами просвещения, ни даже с общественным мнением. Они не встретили бы больших затруднений, если бы потребовали двух голосов против одного; может быть, им бы тогда поспешили предоставить просимое ими равное число депутатов, которые ныне встречает такую сильную оппозицию.
Всякое общество должно управляться общими законами и подчиняться общему порядку. Если вы допускаете изъятия, то они должны быть очень редки, и во всяком случае не могут иметь в общественном деле такого веса и такого влияния, как общее правило. Несогласно со здравым смыслом сопоставлять и приравнивать интересы людей, освобожденных от закона, с интересами всего народа. Когда через несколько лет вспомнят все затруднения, которые ныне встречает скромная просьба третьего сословия, то будут удивлены как ничтожностью выставляемых возражений, так, главным образом, наглостью и несправедливостью, с которыми выискивались предлоги к отказу.
Приглашаю тех, которые в своих возражениях третьему сословию ссылаются на примеры истории, внимательно присмотреться к событиям и извлечь из них правило для собственного поведения. При Филиппе Красивом достаточно было нескольких благонамеренных городишек, находившихся в его королевстве, чтобы их представители образовали палату общин в Генеральных штатах. С того времени феодальное рабство исчезло, деревни доставили большое число новых граждан. Города разрослись в величине и умножились в числе. Торговля и промыслы создали много новых классов населения с большим числом состоятельных семей, состоявших из лиц, хорошо воспитанных и преданных общественному делу. Разве этот двойной рост городов не служит достаточным основанием к тому, чтобы создать две палаты для третьего сословия? Справедливость и мудрая политика одновременно требуют этого.
§ 3. Третье и последнее требование третьего сословия
Депутаты генеральных штатов должны голосовать все вместе, а не по сословиям.
IV. Что правительство пыталось сделать и что привилегированные предлагают от себя в пользу третьего сословия
Правительство, побуждаемое не такими мотивами, за которые можно было бы питать благодарность к нему, а собственными ошибками, и убедившись в том, что его ошибки не могут быть исправлены без добровольного содействия найми, решило, но оно может обеспечить себе слепое согласие народа на все свои проекты ценою небольших уступок. В этих видах министр Калонн выработал проект провинциальных собраний.
Кто хоть раз пробовал заняться общегосударственными вопросами, тот не мог не поразиться политическим ничтожеством третьего сословия. Министр понял, что оставить разделение нации на сословия значит отказаться от всякой надежды на улучшение положения; поэтому он предположил уничтожить с течением времени сословные различия. В этом духе, по крайней мере, был составлен и редактирован первоначальный план провинциальных собраний. Стоит только с некоторым вниманием прочитать проект, чтобы убедиться в том, что личное положение граждан в нем не играет никакой роли, значение каждого лица определяется его имущественным положением. Граждане призывались в собрания в качестве собственников, а не в качестве священников, дворян или разночинцев и крестьян. В проекте провинциальных собраний, может быть, были более интересны принципы, по которым они составлялись, чем цель, которая ими преследовалась: в них устанавливалось действительное народное представительство.
Таким образом, за исключением класса церковного имущества, во все остальные три имущественных класса могли бы войти лица всех сословий. Естественно предположить, что, так как общественные дела трактовались бы в таком собрании без отношения к сословиям, то вскоре у всего населения создалась бы общность интересов, и дело кончилось бы тем, с чего, собственно, следовало начать, т. е. объединением всего населения в одну нацию.
Из всех погрешностей, допущенных при выполнении этого плана, самою важною была та, что здание начали покрывать уже крышей, не заложивши предварительно его фундамента, т.е. не давши народу свободных выборов. Но этот министр, по крайней мере, удовлетворил законное право третьего сословия иметь столько депутатов, сколько оба привилегированных сословия вместе. Чем, однако, все это кончилось? Тем, что представителями третьего сословия оказались члены высших сословий. Так-то служат делу третьего сословия даже после того, как открыто заявили, что имеют в виду удовлетворить его законные претензии.
Обещание дворянства платить налоги
Дворяне формально выразили согласие на то, чтобы налоговое бремя выносилось одинаково всеми тремя сословиями. Но их вовсе не об этом спрашивали. Речь шла о способе созыва Генеральных штатов, а не о постановлениях, которые этому собранию придется делать. На их обещание надо смотреть просто как на мнение, высказанное пэрами, парламентом и, наконец, многими частными обществами и отдельными лицами, которые теперь спешат согласиться с тем, что богатый должен платить столько же, сколько бедный. Они сознают, что если бы налоги были тем, чем они должны быть, т.е. добровольным приношением, то третье сословие не желало бы казаться более великодушным, чем другие.
Не станем скрывать: этот новый оборот дела смутил некоторых. Несомненно, хорошо и похвально со стороны дворян, что они вперед выразили готовность подчиниться перераспределению податного бремени, которое будет установлено законом. Но откуда, спрашивается, берется у второго сословия такое рвение, такая уступчивость и поспешность? Не надеется ли оно добровольною уступкою предотвратить введение этой меры законодательным путем? Не хочет ли оно излишнею предупредительностью к вероятным постановлениям Генеральных штатов доказать возможность обходиться без них. Я не утверждаю, что дворянство сказало королю: «Государь! Вам нужны Генеральные штаты только для восстановления ваших финансов. Но мы согласны платить наравне с третьим сословием. Не правда ли. наше предложение делает для вас излишним созыв собрания, которое нас беспокоит больше, чем вас?» Нет, я считаю такое предположение невозможным. Скорее, можно было бы подозревать дворян в желании предварением справедливого закона уговорить третье сословие отказаться от своих настоящих требований и от стремления стать чем-нибудь в Генеральных штатах. Они как бы говорят третьему сословию: «Чего вы добиваетесь? Чтобы мы платили одинаково с вами? Хорошо, это справедливо; будем платить. Оставьте же нетронутым старый порядок вещей, при котором вы были ничем, а мы были всем, и когда нам так легко было платить столько, сколько нам угодно было».
Третье сословие может на это ответить: «Пора, наконец, и вам наравне с нами участвовать во внесении налогов, из которых вы извлекаете больше пользы, чем мы. Вы хорошо понимаете, что эта чудовищная несправедливость не может больше продолжаться. Если мы будем свободны в наших платежах, мы не будем щедрее вас. Конечно, вы будете платить, но не по великодушию вашему, а по справедливости; не потому, что вы этого желаете, а потому, что вы обязаны это делать. Мы ожидаем от вас повиновения общему закону, а не выражения оскорбительной жалости к сословию, к которому вы так долго относились безжалостно. Но этот вопрос подлежит обсуждению в Генеральных штатах; теперь же речь идет о правильном созыве их. Если третье сословие не будет в них представлено, нация останется немою и ни одно постановление не будет законно. Даже если бы вы нашли средство водворить всюду порядок без нашего содействия, мы все-таки не можем допустить, чтобы нами распоряжались без нашего согласия. Долгий и печальный опыт разуверил нас в прочности даже хорошего закона, если он является лишь соизволением более сильного».
Привилегированным не надоедает повторять, что между сословиями устанавливается полное равноправие с того момента, как они отказываются от преимуществ материального характера. Но если все равны, то почему они опасаются удовлетворить ходатайства третьего сословия? Можно ли вообразить, что оно захочет вредить самому себе и будет посягать на общие интересы? Если все равны, то откуда все эти усилия помешать третьему сословию выйти из своего политического ничтожества? Покажите мне, где та чудодейственная сила, которая избавит Францию от возможности злоупотреблений всякого рода, если только дворянство будет вносить свою долю в казначейство. Раз существуют другие злоупотребления и непорядки, помимо податных, то пусть мне объяснят, как может установиться равноправие между теми, кому злоупотребления выгодны, и теми, кто от них страдает.
Все равны. Значит, по принципу равенства позорно отстранили третье сословие от всех более или менее выдающихся постов и должностей? По принципу равенства от него исторгают добавочные подати, чтобы из них создать огромные средства, назначенные исключительно на вспомоществования так называемому бедному дворянству? Кто подвергается больше всего притеснению со стороны агентов фиска и чиновников прочих ведомств? Люди третьего сословия. Я, разумеется, отношу к этому сословию только тех граждан, которые не пользуются никакими преимуществами.
Даже законы, которые, кажется, должны бы быть беспристрастны, оказываются милостивыми к привилегированным. В пользу кого они изданы? В пользу высших сословий. Против кого? Против народа. И хотят, чтобы народ был доволен и не думал больше ни о чем, потому что дворянство согласно платить наравне с ним. Хотят, чтобы новые поколения закрыли глаза пред светом истины, открытой теперь для всех, и чтобы они спокойно примирились с насильственным строем, которого уходящие поколения уже не могли переносить. Оставим лучше эту тему. Она возбуждает только чувство негодования.
Все специальные налоги третьего сословия будут отменены. В этом больше нельзя сомневаться. Право, наша страна диковинная. Граждане, извлекающие наибольшие выгоды из общественного достояния, менее всех поддерживают это достояние; у нас существуют налоги, внесение которых считается постыдным, и которые сам законодатель называет унизительными. У нас люди трудящиеся не находят дела; считается почетным потреблять и унизительным производить; тяжелые работы называются непристойными, как будто есть что-нибудь непристойное, помимо порока, и как будто среди трудящихся классов более всего непристойного.
Наконец-то будут вычеркнуты из политического словаря такие слова, как: оброчные платежи, специальные земельные налоги, плата за пользование орудием труда и т. п., и законодатель с глупым самодовольством больше не будет издавать законов, преграждающих доступ в страну иностранным капиталам и иностранной промышленности. Не говоря о многочисленных благодетельных мерах, которые нас ожидают с введением правильно учрежденного представительного собрания, я пока еще не вижу ничего, чтобы обещало бы третьему сословию действительно правильное представительство. Оно пока ни на шаг не подвинулось вперед в своих просьбах. Привилегированные настаивают на двух палатах и на предоставлении им двух голосов из трех, а равно, не отказываются от требования, чтобы для каждого решения нужно было согласие обеих палат.
Подражание английской конституции
Дворянское сословие, в состав которого вошли представители разных интересов, готово ныне расколоться на две части. Трем- или четыремстам фамилиям высшей аристократии страстно хочется учредить во Франции верхнюю палату, наподобие английской. Их гордость питается надеждою, что они будут выделены из всей массы дворян. Высшая аристократия охотно оттолкнула бы от себя остальное дворянство, предлагая ему заседать в палате общин вместе со всем населением.
Третье сословие найдет поддержку в местном дворянстве, которое не захочет променять выгодные привилегии на бесполезный для него блеск высшей аристократии. Люди вообще очень любят уравнивать с собою все то, что выше их; тогда они являются философами. Но равенство становится им ненавистным с того момента, как они замечают подобное же стремление у низших. Мы не верили бы так в английские учреждения, если бы политические сведения были более распространены среди нас и восходили бы к более раннему времени. По политическим убеждениям французская нация делится на людей или слишком молодых, или слишком старых. Тот и другой возраст во многом сходятся между собою, особенно же в том, что оба руководятся в своих поступках примером. Молодые стараются подражать, а старые умеют только повторять; первые рабски перенимают чужое, а вторые неизменно верны собственным привычкам. Из этих пределов их изобретательность не выходит.
Нечего поэтому удивляться, что французская нация, едва стала прозревать, повернулась в сторон у Англии и хочет взять ее конституцию за образец. Желательно, чтобы какой-нибудь дельный писатель разъяснил нам следующие два вопроса: хороша ли английская конституция сама по себе? Если даже она хороша, подходит ли она Франции?
Очень опасаюсь, что это образцовое, столь хваленое произведение политической мудрости не выдержит беспристрастной критики, основанной на принципах истинного социального порядка. Думаю, что английская конституция является более результатом случая и обстоятельств, чем научных построений. Верхняя палата явно носит на себе отпечаток эпохи революции и служит памятником средневековых предрассудков.
Я не отрицаю, что английская конституция является удивительным произведением для того времени, когда она была создана. Однако, хотя француз, не преклоняющийся пред нею, рискует быть осмеянным, я осмеливаюсь сказать, что вижу в ней не наипростейшую систему хорошего государственного порядка, а фантастическую постройку, составленную из предохранительных мер против беспорядка. Правительственная власть в Англии служила предметом беспрестанной борьбы между министерством и аристократическими членами оппозиций. Нация и король являются в этой борьбе почти простыми зрителями. Политика короля почти всегда состоит в том, чтобы стать на сторону более сильных. Народ равно страшится и той, и другой партии. Для его благополучия важно, чтобы борьба продолжалась; поэтому он поддерживает более слабую партию, спасая ее от окончательного уничтожения. Но предположим, что народ, вместо того чтобы спокойно смотреть на то, как власть служит призом в борьбе гладиаторов, захотел сам заняться своими делами через представителей. Тогда все то серьезное значение, которое теперь придают равновесию властей, исчезло бы вместе с системою, которая одна делает необходимым это равновесие. Неправильно было бы остановиться на британской конституции только потому, что она продержалась уже сто лет и, по-видимому, будет еще существовать немало столетий. Всем человеческим установлениям свойственно оставаться неизменными в течение долгого времени совершенно независимо от того, дурны ли они или хороши. Разве деспотизм не держится до сих пор и не кажется вечным на большей части земного шара?
Конституция, которой мы не перестаем завидовать, хороша не потому, что она английская, а потому, что при существенных недостатках она заключает и много достоинств. Если мы захотим насадить ее во Франции, то я не сомневаюсь, что недостатки ее легко привьются, потому что они будут полезны той власти, от которой одной мы можем ожидать сопротивления. Но сохранятся ли у нас достоинства британской конституции? В этом позволительно сомневаться, потому что мы встретим власть, заинтересованную в том, чтобы помешать нам осуществлять наши желания. Почему же мы так завидуем английской конституции? Потому что она, по-видимому, приближается к здоровым социальным принципам. Она служит примером хорошего и прекрасного при сравнении социальных систем. Но идеал общественного благоустройства у нас теперь более правильный, чем был у англичан в 1688 г. Если же мы владеем истинным образцом хорошего, то зачем нам заниматься подражанием копии? Возвысимся сразу до самолюбивого желания стать самим образцом для других народов.
Ни один народ, говорят, не устроил своей общественной жизни так хорошо, как англичане. Если бы и так, то из этого следовало бы только, что политическое искусство в конце XVIII века не должно стоять ниже конца XVII века. Англичане XVII столетия были на высоте эпохи, не отстанем же и мы от своего времени. Так должны подражать люди, желающие быть достойными своих образцов. Не будем падать духом оттого, что в истории нет готового образца для нас. Настоящая наука об обществе зародилась недавно. Люди строили в течение долгого времени хижины, прежде чем научились воздвигать дворцы. Социальная же архитектура, по достаточно серьезным причинам, должна была прогрессировать еще медленнее, чем множество других искусств, отлично уживавшихся с деспотизмом.
V. Что следовало сделать?
«Нет лучших воспитательных средств, как простые и естественные приемы воспитания. Чем больше времени человек теряет на бесполезные опыты, тем более его страшит мысль начать сначала, как будто не выгоднее всегда еще раз начать сначала и дойти до конца, чем отдать себя на произвол событий и искусственных средств, с которыми беспрестанно придется начинать и ни разу не продвинуться вперед».
Настоящий вопрос может показаться праздным только тем, которые не допускают честных и естественных приемов в общественной жизни, а признают лишь искусственные средства, большею частью бесчестные и более или менее запутанные, создающие репутацию так называемым государственным людям или великим политикам. Что касается нас, то мы не намерены выходить за пределы нравственности; мораль должна управлять отношениями людей друг к другу и их поступками при отстаивании личного интереса и общественного блага. Мораль, и только она одна, должна быть нам указом, что следовало сделать. Нужно всегда исходить из простых принципов; они могущественнее самых гениальных усилий.
Чтобы понять социальный механизм, нужно анализировать общество, как разбирают обыкновенную машину: сначала рассмотреть каждую часть в отдельности, затем соединить все части (конечно, мысленно) одну за другой, чтобы понять их связь и уразуметь общую гармонию. Мы не займемся здесь таким детальным разбором; но так как ясность мыслей везде обязательна и достижима только при ясных основных положениях, то я попрошу читателя обратить внимание на следующее: в истории образования политических обществ различаются три периода.
Второй период характеризуется общей волей. Члены союза, желая придать ему прочность, устанавливают между собою, какие нужды признать общественными и какими средствами удовлетворять их. Очевидно, что здесь власть принадлежит обществу как совокупности индивидуальных личностей; но каждая личность, взятая сама по себе, не имеет никакой власти в общественном деле. Ее власть проявляется только, когда она действует сообща с другими. У союза должна быть одна общая воля; без единства воли общество не может образовать сознательного и работоспособного целого.
Перенесемся теперь мысленно в другую эпоху, через значительный промежуток времени после второго периода. Члены союза стали слишком многочисленны и занимают слишком большую земельную площадь, чтобы самим осуществлять общую волю. Что же они делают? Они выделяют из общей воли все, что касается выполнения общественных надобностей и надзора за их выполнением, и доверяют осуществление этой части национальной воли, а следовательно, и национальной власти, некоторым лицам из своей среды. Таково происхождение правительства, существующего по полномочию. Обращаю внимание на следующие неоспоримые истины:
1) Общество не может отказаться от права проявлять свою волю. Это его неотъемлемая собственность. Оно только может поручить кому-нибудь осуществление ее.
2) Собранию выборных не принадлежит полностью выполнение всей национальной воли. Общество доверяет ему из своей власти только ту часть, которая нужна для соблюдения хорошего порядка, и ничего сверх того.
3) Собрание выборных не вправе само изменить пределы доверенной ему власти. Подобное право уполномоченных противоречило бы самой сущности понятия уполномоченных.
Я различаю третий период от второго по тому признаку, что в нем общая воля действует не непосредственно, а через представительство, которому свойственны две характерные черты. Во-первых, власть уполномоченных не безгранична, составляя лишь долю общей власти нации; и во-вторых, уполномоченные осуществляют эту власть не по собственному праву, а по чужому праву, по праву общества, доверившего им свою власть.
Оставляя в стороне целый ряд следствий, к которому, естественно, должен привести изложенный взгляд на историю образования правительственной власти, я перехожу непосредственно к своей цели, т. е. к разъяснению того, что следует понимать под политической конституцией государства, и каковы должны быть ее отношения к самой нации.
Одной организации правительственных учреждений недостаточно для их закономерного существования и работы. Нация еще заинтересована в том, чтобы доверенная общественная власть не могла стать вредною для самих доверителей. Отсюда множество политических предосторожностей, присоединяемых к конституции, которые также становятся руководящими правилами для правительства; без них пользование властью было бы незаконно. Существует двойная необходимость подчинить деятельность правительства известным формам: они должны гарантировать пригодность правительства для той цели, для которой оно установлено, и в то же время не давать ему власть уклоняться от своих обязанностей.
Правительство может пользоваться своею властью лишь постольку, поскольку оно конституционно; оно законно лишь до тех пор, пока соблюдает постановления, в силу которых оно получило власть. Воля нации, напротив того, законна, благодаря уже одному своему существованию; она сама источник всякой законности. Нация не может и не должна быть ограничена в своих желаниях конституцией. Она не может быть ограничена, потому что нет такой предшествующей власти, которая бы заявила группе людей: «Я вас соединяю под такими-то законами; вы образуете нацию на условиях, которые я вам указываю». Мы не говорим о разбойничьем захвате или насильственном порабощении; здесь идет речь только о законном обществе, т. е. добровольном и свободном.
Приведу еще одно серьезное доказательство правильности моего взгляда, что народ не может быть ограничен в своей власти конституционными формами. Представьте себе, что между отдельными частями или отдельными учреждениями, составляющими конституцию данного народа, возникает разногласие. Что стало бы с нациею, если бы она принуждена была поступать согласно раздвоившейся или оспариваемой конституции? Ведь все признают, что в благоустроенном государстве необходима авторитетная судебная власть для скорого и окончательного решения возникающих у населения гражданских споров; равно необходима законодательная власть для решения разногласий между отдельными частями исполнительной власти. Но если сами законодательные учреждения, если отдельные части конституции не согласны между собой, кто же будет у них верховным судьею? А судья необходим, ибо в противном случае на место порядка станет анархия.
Это было бы слишком медленно, скажете вы. Право, не медленнее, чем целый ряд спасительных мероприятий, которые только запутали положение. Впрочем, когда речь идет о принятии должных мер для достижения цели, не торгуются о времени. Если бы хотели с самого начала поставить дело на правильное основание, то в полгода сделано было бы для нации более того, чего мог бы достигнуть в полстолетия прогресс просвещения и общественного мнения.
Но если бы учредительное собрание, возразят мне, было составлено из депутатов, избранных всенародным голосованием по большинству голосов, то что стало бы с делением на сословия, что стало бы с привилегиями? Стало бы то, что должно стать. Раз изложенные мною положения верны, то следует придерживаться их или отказаться от всякого социального порядка. Нация всегда вольна создавать себе конституцию, а следовательно, и изменять ее. Генеральные штаты, если они будут созваны, как учреждение конституционное не вправе принимать никаких решений о самой конституции. Это право принадлежит только нации, свободной в своих желаниях. Я не устану повторять это.
Привилегированные стараются затемнить мысль народа, бесстрашно поддерживая в настоящее время то, что они отвергали шесть месяцев тому назад: теперь оказывается, что у нас есть конституция прекрасная, заключающая два совершенных пункта, выше всякой критики.
Первый пункт — это деление на сословия; второй — равенство влияния каждого сословия в образовании общей воли нации. Считаю возможным остановиться только на втором пункте, чтобы доказать, что идея о предоставлении всем сословиям равного влияния на ход общественных дел — самая абсурдная, какую только можно себе предоставить, и что ни один народ не может включить такого пункта в свою конституцию. Государство как политическое общество, есть не что иное, как собрание соучастников союза. Нация не может принять решения перестать быть нацией или быть ею только в известных условиях. Точно так же нация не может постановить, что ее общая воля перестает быть общей волей, следовательно, не может устроить так, чтобы права, принадлежащие общей воле, т. е. большинству, перешли к меньшинству. Общая воля не может изменить естества вещей и сделать мнение меньшинства мнением большинства. Следовательно, подобное постановление, если бы оно и состоялось, не было бы ни законным, ни нравственным, а было бы лишь актом безумия.
Если хоть на один момент забыть ту очевиднейшую истину, что общая воля есть мнение большинства, а не меньшинства, то бесполезны всякие рассуждения. С одинаковым правом можно утверждать, что мнение одного пересиливает мнение большинства, и, следовательно, не нужны ни Генеральные штаты, ни общенародные решения, ничего прочего. Если одна воля перевешивает десять или двадцать воль, то почему ей не перевесить сто, тысячу, миллион, 25 миллионов?
Все рассуждения согласно приводят к двум заключениям: 1) только специально избранное учредительное собрание вправе заниматься пересмотром конституции или составлением ее, и 2) такое учредительное собрание должно быть образовано вне всяких сословных подразделений.
Кому принадлежит право вопрошать нацию? Если бы у нас существовало конституционное законодательство, то каждая часть законодательного учреждения имела бы это право на том основании, что каждая спорящая сторона всегда может обратиться к судье, каковым в данном случае является народ. Но вот уже почти два столетия, как у нас нет представителей, если даже предположить, что они когда-то были. Кто же их заместит пред народом, кто предупредит народ о необходимости избрать специальных представителей? Ответ на этот вопрос может затруднять лишь тех, которые придают слову « созвание » какое-то неясное значение под влиянием английских идей. В этом слове вовсе не заключается понятия о королевской прерогативе; оно означает только уведомление о наступившей государственной потребности и назначении rendez-vous всем членам общества. Позволительно ли в критическую для отечества минуту тратить время на разыскание того, кто имеет право созывать народ? Скорее, надо было бы спросить: кто не имеет этого права. Это священный долг каждого, кто хоть чем-нибудь может содействовать удовлетворению настоятельной нужды нации. Удобнее всего это сделать исполнительной власти, обладающей несравненно большими средствами, чем частные люди, для уведомления всех граждан, указания мест собрании и устранения препятствий. Конечно, государь, в качестве первого гражданина государства, более других заинтересован в созвании населения для выбора депутатов. Если король сам не компетентен решать конституционные вопросы, то все же за ним нельзя отрицать права пригласить население решать такие вопросы.
Меня могут спросить, почему я так долго останавливался на том, что следовало сделать: ведь прошлого не воротишь. На это я прежде всего отвечу, что знание того, что следовало сделать, может выяснить то, что предстоит делать. Во-вторых, всегда полезно выяснить основные положения, особенно в таком новом для публики вопросе. Наконец, полученные здесь сведения нам пригодятся для следующей главы.
VI. Что остается делать?
Право, забавно смотреть, как наши нотабли стараются выдавать за восстания против королевской власти такие события, которые они в душе считают порожденными деспотизмом и действующими в его пользу. Не признавая третье сословие способным к деятельности и объясняя его смелость тайными интригами министерства, они в то же время не стесняются выставить его в качестве союза крамольников, восставших против государя. Промеж себя аристократы говорят: Ничто так не опасно для свободы, как язык третьего сословия, который, правду говоря, похож на такую мольбу: «Государь, делайте с нами, что угодно; но не отдавайте нас на съедение аристократам». Королю же аристократы говорят: «Народ злоумышляет против вашего трона. Остерегайтесь, он хочет низвергнуть монархию».
Напрасно третье сословие стало бы ожидать содействия остальных классов населения в восстановлении своих политических и гражданских прав. Опасение, что свобода повлечет за собою отмену злоупотреблений, причинило обоим привилегированным сословиям большое беспокойство. В выборе между свободою и незаконными привилегиями они остановились на последних. Милости, даруемые рабам, стали им дороги. Они теперь боятся тех самых Генеральных штатов, которых они недавно требовали с таким жаром. Теперь им все хорошо; они только жалуются на новаторский дух. Им больше ничего не нужно; страх дал им конституцию.
Присматриваясь к ходу событий и переменам во взглядах, мы не можем не понять, что народ должен полагаться только на собственное умение и собственную предприимчивость. Логика и справедливость на его стороне; ему остается только убедиться в могуществе этих факторов. Нет, не время работать для примирения партий. Какое может быть соглашение между трудолюбием притесненного и яростью притеснителя?
Не время теперь народу оставаться в нерешительности. Нужно или идти вперед, или назад; или уничтожить несправедливые и противообщественные привилегии, или признать их и узаконить. Не бессмыслица ли освятить в конце XVIII столетия гнусные пережитки феодальной эпохи?
Что же в таком положении остается делать третьему сословию, чтобы вступить в свои политические права на благо народу? Третье сословие должно, прежде всего, собраться отдельно; ему нечего работать вместе ни с дворянством, ни с духовенством; ему не нужно голосовать с ними ни по сословиям, ни совместно. Прошу помнить огромную разницу между собранием третьего сословия и собраниями других сословий. Первое представляет 25 миллионов человек и занимается общегосударственными интересами; второе и третье вместе получают полномочия от 200 000 человек и только думают, что о своих привилегиях. Не может же, скажете вы, одно сословие составить Генеральные штаты. Тем лучше. Оно составит Национальное собрание.
Такой важный совет, конечно, должен быть основан на вполне ясных и достоверных положениях. Я утверждаю, что депутаты духовенства и дворянства не имеют ничего общего с народным представительством; что никакой союз не возможен между тремя сословиями в Генеральных штатах и что не может быть общего голосования ни по сословиям, ни всеми вместе.
Следовательно, совершенно бесполезно искать численные отношения, в которых должны находится между собою представители отдельных сословий в общем едином собрании. Собрание не может быть единым, пока сохраняются отдельные сословия и отдельные представительства. Три собрания могут, конечно, случайно сойтись на одном желании, как три независимых нации могут составить временный союз. Но вы никогда не образуете из них одной нации, одного представительства или одной воли.
Если третье сословие, скажете вы, соберется отдельно, чтобы образовать не Генеральные штаты, а Национальное собрание, то оно будет так же некомпетентно решать за дворян и духовных, как эти последние не вправе решать за народ. Разве вы забыли, что третье сословие говорит от имени всего населения, за исключением только 200 000 человек? Потому палате общин вполне соответствует название Национального собрания. Духовенство может себе отдельно заседать и принять постановление о денежном даре в пользу государства, а дворянство может от себя предложить королю субсидию. Во избежание возможности принятия первыми двумя сословиями таких мер, которые могли бы оказаться в будущем тягостны для третьего сословия, последнее начнет с того, что формально заявит о своем решении не вносить ни одного налога, от которого были бы свободны привилегированные.
Депутаты третьего сословия вправе считать себя истинными представителями всей нации. Каждый депутат третьего сословия представляет собою около 50 000 человек, следовательно, все привилегированные вместе взятые не выставят, при равноправном представительстве, больше пяти депутатов. Поэтому достаточно принять, что для всякого постановления необходимо большинство пяти голосов, чтобы сделать излишним присутствие привилегированных в Национальном собрании: ведь им все равно не переменить большинства своими пятью голосами. Такой результат получается, даже если считать, что депутаты первых двух сословий вправе считаться уполномоченными нации наравне с представителями третьего сословия, и что все они будут голосовать против большинства.
Приведенные соображения достаточно вески, чтобы доказать представителям третьего сословия, что их долг объявить себя Национальным собранием, и чтобы оправдать с точки зрения логики и справедливости притязания третьего сословия на название нации и на право говорить и решать от ее имени. Права нации, как бы ясны они сами по себе ни были, раз они кем-нибудь оспариваются, нуждаются в законном утверждении, которое санкционировало бы их как бы судебным порядком. Будем же поэтому апеллировать к нации, которая является единственным компетентным судьею в вопросах, касающихся конституции.
Я закончил бы здесь свою статью, но я считаю себя обязанным высказать предварительно несколько мыслей о составе Национального собрания. Я буду говорить исключительно о личном составе депутатского собрания.
В чем заключается назначение национального представительного собрания? В том, чтобы замещать собою нацию и поступать так же, как поступала бы нация, если бы могла вся собраться в одном месте и обсуждать свои дела. Ясно, что предметом занятий такого собрания может быть только общая безопасность, общая свобода и общественные дела. У каждого лица в отдельности, конечно, есть свои частные интересы. Свое отношение к государству каждый гражданин выражает так: «Под защитою порядков, обеспечивающих общую безопасность, я могу спокойно заниматься своими личными делами и искать счастья, как я его представляю себе».
Но можно ли себе представить, чтобы в собрании народных представителей находились такие члены, которые имели бы наглость обратиться к собранию с подобною речью: «Вы собрались здесь не для обсуждения общих дел, а для удовлетворения моих частных нужд и нужд небольшого кружка, образованного мною и еще несколькими членами из вашей среды»? Ведь депутаты для того только и собрались, чтобы заниматься общими интересами; их деятельность не в общих интересах есть злоупотребление властью.
Посмотрим теперь, как мнения и желания отдельных депутатов складываются в общую волю, преследующую исключительно общественный интерес. Возьмем сначала самый благоприятный случай. Допустим, что дух общественности так силен среди депутатов, что их деятельность направлена только на общую пользу. Такие чудеса редко случаются в истории и непродолжительны. Плохо знает людей тот, кто строит социальное благополучие на добродетели. Политический механизм должен быть так устроен, чтобы даже в периоды падения общественной нравственности, когда эгоизм овладевает думами людей, частные интересы не находили поддержки в законодательном учреждении и желания большинства соответствовали общей пользе.
Я представляю себе закон в центре большого шара, на окружности которого расположены все граждане, занимая равные места. Закон одинаково оберегает всех; все одинаково зависят от него и находят в нем защиту для своей свободы и собственности. Граждане свободно вступают в сношения между собою; но как только кто-нибудь пытается подчинить себе своего соседа или присвоить себе его имущество, общий закон останавливает посягательство, вновь перемещая каждого на одинаковое от себя расстояние. Но закон не мешает каждому, поскольку он не нарушает общих интересов, следовать своим естественным или приобретенным наклонностям, увеличивать свое состояние трудом, искусством или благоприятной случайностью и достигнуть по-своему величайшего счастья.
Возвращаясь к вопросу о народном представительстве, я теоретически нахожу неправильным следующий компромисс, предложенный многими. Соглашаясь, что привилегированные не вправе занимать нацию своими привилегиями и приносить в общее собрание свои личные интересы, они говорят, что и члены высших сословий в качестве граждан сохраняют политическое право представительства, участвуя в выборах наравне с прочим населением. Я уже сказал, что пока высшие сословия пользуются преимуществами, их интересы враждебны общим интересам, и потому они должны быть лишены права отстаивать свои интересы в национальном собрании. Их добрая воля входить или не входить в число равноправных граждан: они всегда могут отказаться от своих привилегий.
[1] Воспроизведено по изданию 1906, Петербург, « ГолосЪ » (орфография изменена).
[3] Во Франции было издано постановление, по которому судебные должности стали доступны только членам тех семейств, которые их раньше занимали.
[4] Полицейская и судебная власть на дворянских землях принадлежала частным лицам.
[5] Последний год, в который были созваны Генеральные штаты. Они не созывались с 1614 г. в течение 175 лет.
[6] В Англии принято говорить, что палата общин представляет нацию. Это неточно. Если бы общины выражали волю всей нации, они одни образовывали бы законодательное учреждение. Так как, по конституции, палата является лишь одною из трех частей, облеченных законодательною властью, то и король, и лорды также должны быть рассматриваемы как представители нации.