наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
Наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников
Моей маме Зинаиде Павловне Павловой (рожд. Латышевой)
Эта книга — итог многолетнего изучения личного архива Федора Сологуба. Уникальное собрание рукописей и документов писателя в Пушкинском Доме по своему богатству не уступает находящимся там же бесценным архивам его литературных соратников — А. Блока, М. Волошина, Н. Минского и З. Венгеровой, Иванова-Разумника, А. Ремизова и немногих других, а по своей сравнительно малой исчерпанности остается подлинным «Клондайком» для историков русского модернизма.
Мои разыскания сосредоточивались главным образом вокруг первых двадцати лет писательской деятельности Ф. Сологуба — с момента вступления в литературу (1884) до завершения работы над романом «Мелкий бес» (закончен в 1902). Результаты этих разысканий в разные годы публиковались в периодических изданиях и научных сборниках. Частично переработанные и дополненные новыми материалами, они сложились в настоящий очерк[1].
Центральное место здесь уделено роману «Мелкий бес» — вершинному произведению Ф. Сологуба и его пути к этой вершине. Каким бы образом он ни оценивал свой шедевр в разные годы (в зрелости, например, считал его нелепой выдумкой: «безумие Передонова превращает весь роман в анекдот»[2]), «Мелкий бес» всегда оставался для него главным текстом, был оправданием жизненного пути, вызывал удовлетворение и гордость (при жизни издавался 11 раз).
В первые двадцать лет, помимо этого произведения, давшего «значительный толчок к обновлению русского реализма»[3], Сологубом были написаны «Тяжелые сны» (1895) — один из первых романов русского модернизма, вышли сборники рассказов «Тени» (1896) и «Жало смерти» (1904), книги стихов и «Книга сказок» (1905), по-своему предвосхитившая авангардную прозу обэриутов.
В следующие двадцать лет Сологуб выпустил в свет множество томов и томиков сочинений, однако высот, сопоставимых с прежними художественными достижениями, не достиг. Роман-трилогия «Творимая легенда» (1907–1913), по мнению автора, претендовавший занять равноправное место рядом с «Мелким бесом», все же не обрел статуса шедевра (заметим, что в наши дни у него есть все необходимое, чтобы стать добычей постмодернистского дискурса[4]).
Попытка воссоздать облик художника в трудах и днях и в самое напряженное для него время — в период «бури и натиска», первых успехов и поражений, прокомментировать их литературный резонанс и значение — задача увлекательная, но, как оказалось, не простая.
В отличие от А. Блока, А. Белого, З. Гиппиус, В. Брюсова, М. Кузмина, М. Горького и других современников, Сологуб не оставил нам «говорящих» документов, на которые можно было бы опереться при осмыслении его жизненного и творческого пути: нет ни автобиографии, ни воспоминаний, ни дневников и записных книжек (таких, как, например, у Блока)[5]. Это вполне соответствует его поэтической «декларации»:
«Канва к биографии»[7], составленная писателем, по-видимому, незадолго до смерти, представляет собой план-конспект более полного жизнеописания, над которым он предполагал работать (или же, напротив, уже успел уничтожить). Отдельные фрагменты этого текста напоминают краткий набросок к «Тяжелым снам»: факты личной жизни чередуются с упоминаниями о персонажах романа. Эта особенность единственного сохранившегося автобиографического документа вызывает сомнения в степени достоверности сообщенных в нем сведений.
Эпистолярное наследие Сологуба также содержит весьма скупые данные о его внутренней жизни. В декабре 1927 года П. Н. Лукницкий записал со слов А. А. Ахматовой:
Думает, что Сологуб вряд ли поддерживал с кем-либо (особенно в последние годы) переписку (такую, которая была бы — как переписка Блока — творчеством). Сологуб в Царском Селе сказал ей, что не переписывается ни с кем, потому что считает, что писать письма — значит отдавать какую-то часть самого себя. Зачем это делать? Правда, это могло быть сказано Сологубом исключительно из любви к парадоксам[8].
Предположение Ахматовой оправдалось. В апреле 1928 года О. Н. Черносвитова сообщала сестре Т. Н. Чеботаревской впечатление о характере просмотренных ею трех с половиной тысяч писем сологубовского архива перед передачей его в Пушкинский Дом:
Переписка большей частью делового характера, устройство лекций по всей России, издатели, редакторы, по частным объявлениям (целые годы — о переписчицах, натурщицах[9], домах, дачах), и, конечно, много также от товарищей по перу (Мережковские, Андреев, Блок и т. д.) — не особенно интересно, т. е. не так интересно, как можно было бы ожидать, потом большое количество от читателей и почитателей обоего пола и, наконец, от родных[10].
Г. Иванов вспоминал, что «однажды, в минуту откровенности» Сологуб признался в разговоре с Блоком: «Хотел бы дневник вести. Настоящий дневник для себя. Но не могу, боюсь. Вдруг, случайно, как-нибудь, подчитают. Или умру внезапно — не успею сжечь. Останавливает меня это. А, знаете, иногда до дрожи хочется. Но мысль — вдруг прочтут, и не могу»[11].
Сологуб всегда производил впечатление одного из наиболее «закрытых» писателей, эту особенность любили подчеркнуть мемуаристы: «за его загадочной улыбкой скрывались наглухо запертые врата в его замкнутую, никому и никогда до конца не раскрывшуюся душу»[13]; «наиболее загадочный из всех крупных русских писателей, он и человек был непроницаемый, неуяснимый»[14] и т. п.
Он сознательно скрывал все, что не касалось его литературной деятельности, свою интимную («человеческую») жизнь; под разными предлогами уклонялся сообщать о себе для печати даже элементарные биографические сведения, вместо таковых отправлял записки, которые и помещались в изданиях: «Моей автобиографии прислать не могу, так как думаю, что моя личность никому не может быть в такой степени интересна. Да мне и некогда заниматься таким ненужным делом, как писание автобиографии. СПб. Сентября 5-го 1907»[15]. Или: «Я с большим удовольствием исполнил бы всякую вашу просьбу, но это ваше желание не могу исполнить. Моя биография никому не нужна. Биография писателя должна идти только после основательного внимания критики и публики к сочинениям. Пока этого нет»[16].
В данной работе не ставилась задача равномерной проработки сюжетов — например, не рассматривается лирика Сологуба, это тема для другой книги.
Наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
Это стихотворение «НА СОВЕТЕ» Фёдор Сологуб написал в 1891 году:
Наши мальчики любят друг друга так страстно,
Что совместно и спят;
Разгонять их по койкам, ей-Богу, напрасно;
Пусть слегка пошалят:
Ведь ребенка они не родят,
Значит, вместе им спать не опасно.
Конечно, всё поняла и заметила! Потому и иронию Сологуба вспомнила.:) А вообще есть над чем поразмышлять.
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
11 июня учреждение, которое некоторые наивные люди до сих пор считают нижней палатой парламента Российской Федерации, сделало всем соотечественникам прекрасный подарок, окончательно приняв два «тех самых» закона: об «оскорблении чувств верующих» и о запрете «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений».
Возникшую ситуацию лучше всего описывает фраза то ли Вадима, то ли Глеба Самойлова из группы «Агата Кристи»: «Бывает так плохо, что аж хорошо!». Да-да, именно так. С одной стороны, принятие этих законов – очередное доказательство того, что мы живем в стране, где нет судебной системы, нет права и каждый из нас может понести уголовное наказание за что угодно. Жутко, да. Но даже сквозь жуть пробивает смех.
One day we’ll be free, we won’t care, just you see
‘Til that day can be, don’t let it get you down
When I feel that the world is too much for me
I think of the Big Sky, and nothing matters much to me.
Объясню в чем дело. Иногда, в погоне «за длинным рублем» занимаюсь репетиторством по гуманитарным наукам. В частности по философии. Допустим, приходит ко мне несовершеннолетний студент или абитуриент. Надо ему Платон а растолковать. Квинтэссенция платоновской теологии, это, как известно, диалоги «Пир» и «Федр». А там ТАКОЕ… В общем, цитирую:
Короче, сплошная пропаганда. Если к тому же, после занятия могу попить со студентом чаю под звуки, допустим песни Дэвида Боуи Queen Bitch, в которой рассказывается о том, как один молодой человек уходит от другого к девушке (которая, собственно и есть эта королева…эээ… пляжа), остается единственный вопрос: нам, филологам-классикам, философам-неоплатоникам, глэм-рокерам и прочим извращенцам, «выйдет скидка», если мы, как Никанор Иваныч, покаемся? Сразу.
На самом деле изображений «эллинских мудрецов» в древнерусских храмах – сотни. А у меня времени нет писать на каждого иконописца заявление. Пускай этим какие-нибудь «православные активисты» займутся. Я пока решил залезть на книжную полку – просмотреть любимые книги. Вдруг чтение какой-нибудь из них в публичном месте – уже пропаганда?
Первым на глаза попался Федор Кузьмич Сологуб. Открываю его «Полное собрание стихотворений», а там…
Наши мальчики любят друг друга так страстно,
Что совместно и спят;
Разгонять их по койкам, ей Богу, напрасно;
Пусть слегка пошалят:
Ведь ребенка они не родят,
Значит вместе им спать неопасно.
Рассказывать Мизулиной, Милонову, Чаплину, Кургиняну и прочим о трогательной поздней любви Сологуба к Анастасии Чеботаревской, о том, что значительная часть его творчества – вполне себе реалистический плод работы в системе среднего образования (потому-то стихотворение и называется «На совете») – бесполезно. Пропаганда почище Платон а и Боуи!
Но что там шесть строк этого стихотворения по сравнению с открытой пропагандой педофилии в романе «Мелкий бес»! Наши «борцы» не могут отстать от несчастной «Лолиты» (ох, отомщу я им за несчастных Гумберта и Долли Гейз! Такое напишу, что мало не покажется), а по-моему роман Сологуба гораздо серьезней. Российские законодатели и борцы за «традиционные ценности» его, естественно, не читали (они вообще мало читают). Поэтому вот им задание на лето: прочесть. И немедленно запретить (не только роман, но и замечательную его экранизацию – одноименный фильм Николая Досталя 1995 года).
«Дарья спросила досадливо:
– Да что в нем интересного, скажи, пожалуйста?
Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и медленно ответила:
И сколько в нем есть неистраченных возможностей!
– Ну, это дешево стоит, – решительно сказала Дарья. – Это у всех мальчишек есть.
– Нет, не дешево, – с досадою ответила Людмила. – Есть поганые.
– А он чистый? – спросила Валерия; так пренебрежительно протянула “чистый”.
– Много ты понимаешь! – крикнула Людмила, но сейчас же опять заговорила тихо и мечтательно: – он невинный.
– Еще бы! – насмешливо сказала Дарья.
– Самый лучший возраст для мальчиков, – говорила Людмила, – четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды противной.
– Большое удовольствие! – с презрительною ужимкою сказала Валерия. Она была грустна. Ей казалось, что она – маленькая, слабая, хрупкая, и она завидовала сестрам, – Дарьину веселому смеху и даже Людмилину плачу. Людмила сказала опять:
– Ничего вы не понимаете. Я вовсе не так его люблю, как вы думаете. Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками. Я его невинно люблю. Мне от него ничего не надо».
Скоро Саша весь пропах женскими духами и в довершение всего стал наряжаться в юбки и чулки — к радости Людмилы Рутиловой. В общем, рекомендую – скачать пока легко. Аудиокнига тоже есть. Пропаганда такая пропаганда.
Для отдохновения взял в руки том Ивана Александровича Гончарова, открыл страницу наугад и в шоке отбросил:
Перечитал я «Обломова» и страшная мысль закралась в голову. Обломов и Штольц – типичная пара латентных геев. Целеустремленный, волевой, активный Штольц возится с Обломовым как с ребенком, за диетой его следит, духовно развивает. Обломов даже своего сына в честь Штольца Андреем называет.
От Гончарова перешел к другим русским классикам и меня пронзило. А чего это вдруг почти все их главные герои так бегут от женской любви? Вот оно, счастье само к тебе идет, а ты «вон из Москвы»! Не являются ли они латентными гомосексуалами, мстящими женщинам, за то что в условиях патриархального общества те могут обладать другими мужчинами «по праву»? Не приходило ли вам в голову, что Онегину ни Татьяна, ни Ольга не нужны, и убивает он Ленского из ревности?
А странные чувства Максим Максимыча к Печорину? И тосковал-то по нему, когда они «расстались», и встрече радовался, чуть не прыгал (это пожилой суровый вояка-то!), и даже плакал, обожженный его холодностью.
А Иван Иванович с Иваном Никифоровичем (впрочем, мизогиния Гоголя – тема для отдельного эссе)? У Тургенева таких пар вообще куча: Базаров и Кирсанов, Хорь и Калиныч, Чертопханов и Недопюскин, Лежнев и Рудин, Герасим и Муму. Тьфу, последние – это всё-таки немного другое.
Примеров вы и без меня найдете еще сотни и тысячи. Главное – можете бросить в меня камень, но я в упор не вижу в великой русской литературе «пропаганды традиционных сексуальных отношений» и «традиционных семейных ценностей». Исключения вроде «Капитанской дочки» только подтверждают правило. Родион Романович с Сонечкой, тоже, может быть, были счастливы в конце концов, но не забывайте, каким путем они пришли к этому счастью.
А вообще давайте побудем немного маоистами – пусть расцветают все цветы. Можно прожить яркую и полноценную жизнь на Земле, не вступая в сексуальные и семейные отношения ни с кем. Можно родить кучу детей и испортить жизнь им, себе и окружающим. Сто путей, сто дорог перед каждым открыты – главное: не пытаться переделать Другого, который не такой как ты, но не причиняет тебе насилия.
Что касается темы чадородия – то ребенок может быть счастьем и благословением для его родителей, но заводить детей нужно только исключительно по взаимному согласию двух любящих друга людей, помнящих, что детей они рожают не для себя, а для всего мира. Людей, рожающих детей ради «поднятия демографической ситуации», «укрепления традиционных ценностей» или, прости Господи, ради «получения материнского капитала», стоит только пожалеть. Не понимают они, что коллективному Милонову-Мизулиной-Чаплину-Гундяеву-Пути ну-Бастрыкину-имя-же-им-легион не нужны новые мыслящие личности, им нужно только пушечное мясо. Хорошо, в современных условиях пушечное мясо может называться «обслуга трубопровода»/офисные работники… В чем принципиальная разница? Им нужны люди-функции. А человек-функция – это уже и не совсем человек, это подмена цельной личности ее частью. Общество людей, добровольно, ради материальных благ, отказавшихся от личностной целостности, очень скоро превращается в город Скотопригоньевск, в котором только две дороги – на дойку и на убой.
Помните об этом, читатели, решающие дать жизнь новым людям.
И любите друг друга, несмотря ни на что. Помните, что темнее всего перед рассветом. Может быть, в такой временной точке мы сейчас и находимся.
Наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
Комментариев нет
Похожие цитаты
Берегите своих детей,
Их за шалости не ругайте.
Зло своих неудачных дней
Никогда на них не срывайте.
Не сердитесь на них всерьез,
Даже если они провинились,
Ничего нет дороже слез,
Что с ресничек родных скатились.
Если валит усталость с ног
Совладать с нею нету мочи,
Ну, а к Вам подойдет сынок
Или руки протянет дочка.
Обнимите покрепче их,
Детской ласкою дорожите
… показать весь текст …
А помните, нам делали манту
Стеклянным пистолетиком всем в классе?
И про болезнь мы не слыхали ту,
Что СПИДом звать и все ее напасти.
А помните сосульки свежий вкус?
(Сейчас рискнете вновь ее покушать?)
И как вводили нас в большой искус
Еще зеленые в дворе соседнем груши?
Нас не пугал от ссадины столбняк,
Нас не страшили корь с дизентерией.
… показать весь текст …
Вернуть бы маму на мгновенье,
Сказать всё то, что не успела ей сказать,
Обнять как прежде нежно — нежно
И гладить плечи, руки целовать…
И рассказать, как не хватает,
И попросить прощение, за всё…
Сидеть, прижавшись, рук не отпуская
И говорить, и говорить ей обо всем…
Ведь знаю я, что в дверь квартиры
Войти не сможет мама никогда,
Не поцелует, не прижмет, как раньше
Не спросит, как мои теперь дела…
… показать весь текст …
Наши мальчики любят друг друга так страстно что совместно и спят автор
Поставь мне кресло у окна.
Сухарь ржаной, стакан кефира,
Книжонка тонкая Кабира,-
И я в раю. И тишина.
Она бывает так приятна.
В ней все легко и все понятно.
Поставь мне кресло у окна.
Конечно, есть моя вина
В том, что мы видимся нечасто,
Что эта тишина несчастна,
Что ты изводишься без сна.
Но отвори мне все же двери
И, в ложь нелепую поверив,
Поставь мне кресло у окна.
Мне твоя преданность нужна.
Ведь впереди опять дорога.
Я отдохну с тобой немного.
И снова в путь. Налей вина
Себе в хрустальную посуду.
Я рядышком с тобой побуду.
Поставь мне кресло у окна.
Входи. И дверь закрой. Надежно. Ото всех.
Припри ее бревном. Заколоти гвоздями.
Побудь со мной. Прижмись ко мне губами.
И потерпи мой идиотский смех.
На форуме было выложено 09.06.2012г.
Надеюсь, krusar не будет в обиде. Хочется, чтобы больше народа познакомилось с его стихами.
Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!
Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
© Kladbische, 09-10 гг.
«Тень моя, тень на холодной стене»
Б. Окуджава
Зачеркнув как ненужность случайных попутчиков лица,
Под вагонный напев, под колёс электрический стук
Некто молча с перрона сойдёт за сто вёрст от столицы
И войдёт в старый дом, и откроет старинный сундук.
Утвердит на столе запылённый фонарь как треножник,
Зажигалку нашарит, почувствовав с ночью родство.
И посмотрит, прищурясь, как смотрит на небо художник,
И затеплит огарок свечи, и начнёт волшебство.
Здесь не слышен набат и не видно слезинки младенца.
Это не Колизей, гладиаторы смотрят восход.
Здесь царит чёткий контур и контуру некуда деться:
Только метаморфоза – и только лишь ей он живёт.
Где на флейте играет Харон, там не место для меди
Громозвучной, кипящей, сияющей как ордена.
Танец плоских фигур не нуждается в плоскости тверди
И незримый оркестр исполняет ноктюрн «Тишина».
Вот епископа тень обнимает нагую девицу.
Вот пингвин, распахнув свои крылья, танцует балет.
Вот глотает летучая мышь неуклюжую птицу.
Ловкость рук, господа, ловкость рук, лучшей магии нет.